Я удивилась, что он пьет, так как в квартире вместе с запахом гамбургеров явственно ощущался аромат наркотика, а Федерико обычно строго держался правила: либо алкоголь, либо травка. Однако в его поведении я не уловила никаких отклонений от нормы; он провел пальцами по клавишам пианино, вышел на небольшую террасу, пробравшись между комнатными растениями и круглым столиком с двумя стульями. Я выпила для храбрости, поставила сумку и двинулась за ним.
— Это место все больше напоминает мне Лиму, — вздохнул он. — Понимаешь, там нет солнца, но и дождя тоже, они не знают, что такое зонт. Сплошное сухое облако, состоящее, очевидно, из проклятий инка. А высохшие муниципальные деревья засыхают и падают, и по обочинам их авенидас зияют огромные ямы.
Светила луна, воздух был напоен таинственными звуками; в проеме крыш лихорадочно металась какая-то птица. Все, как и днем, будто замерло, видимо, чтобы навечно отпечататься в памяти.
Он пристально посмотрел на меня, и я почувствовала себя разоблаченной, точно он сразу понял, что я хочу от него невозможного: жду помощи, не желая втягивать в эту историю.
Я до сих пор не произнесла ни слова, не сделала ни одного жеста, который бы поставил его в известность о цели моего прихода.
И все же наконец решилась:
— Мне нужен пистолет. Сегодня ночью.
Он не двинулся с места. Я почувствовала, что краснею, но еще упрямей повторила:
— Сегодня ночью.
— Если ты говоришь о пистолете моего отца, то у меня его больше нет, я от него избавился.
— Помоги мне найти другой.
— Зачем?
— Мне надо защититься.
Наступило молчание.
Я вернулась в комнату, взяла сигарету со стола, заваленного рукописями.
— Во что это ты вляпалась?
— Не знаю. Я ничего такого не совершила.
— Может, как раз поэтому?
— Может быть. Значит, так было предначертано.
Я подняла с пола сумку, собираясь уйти.
— Забавно, я всегда выступаю в роли просительницы, вечно кому-то обязана. Я не про тебя, конечно, и все же…
— Обязательства надо искупить, иначе они душат.
Он подошел к пианино, начал напевать, сам себе аккомпанируя:
— «Спасибо, что живешь — спасибо, что ты есть — thank you for calling — good bye…[15]
Он хотел меня развеселить — не его вина, что я теперь все видела в черном свете. Я направилась к двери.
— Андреа не знает об этой истории. И ты ему ничего не скажешь.
Он догнал меня, загородил дверь, все его тело было напряжено, хотя на лице он старался сохранять спокойствие. Чтоб удержать меня, начал паясничать:
— Знаешь, я, кажется, нашел способ делать деньги: туристские ботинки с надувными подошвами, они поднимают тебя на целый метр, и ты наслаждаешься исключительными видами. Только подумай — вот ты в музее, нажимаешь на клапанчик, и — вжик! — никаких перед тобой голов. Потом, когда захочешь, опускаешься и ходишь себе, как обычно. Заправиться можно газовым баллончиком, примерно как для зажигалок.
Я рассмеялась, и это его приободрило.
— Послушай, я всегда старался по возможности не лезть тебе в душу.
— Но на этот раз я сама тебе ее открою: мне нужен пистолет. Без всяких эвфемизмов.
— Однако ты не можешь сказать больше того, что сказала.
Я покачала головой.
— К сожалению.
— Ладно, насчет меня не волнуйся.
— А ты насчет меня. Я выкручусь.
— Хорошо.
Я подумала, что ему хочется обнять меня, сделала шаг в сторону. Снова поставила сумку.
— Ты должна использовать свои козыри, а они сильнее, чем у кого бы то ни было. Зачем тебе вооружаться?
— Ты не понимаешь, — сказала я. И еще, помню, добавила: — На этот раз не обойдется без последствий.
— Что ты хочешь, чтобы я сделал?
— Ничего. Хотя нет, постели-ка постель. Может, мне удастся поспать здесь несколько часов.
С этой высоты сцена казалась дном пропасти, серо-лиловая пустыня с дюнами до самого горизонта; занавес — границей между ночью и днем, гигантской тенью, разрезавшей небо пополам.
Ужас перед пустотой не исчезал. Головокружение было ясным и медленным, падение — молниеносным; я упала внезапно в кишащие огни, четко отсчитывая несоизмеримо долгие доли секунды.
Я резко приподнялась, издав стон, вся в поту, полная тревожных предчувствий. Я падала во сне, конечно же, не в первый раз — то были стремительные, короткие, окончательные падения, — но сейчас я впервые падала, пребывая в таком реальном измерении, столь впечатляющем своей выразительностью и четкостью.