Мы оказались в полутемной кухне. Я наблюдала за ее движениями, которые снова стали ленивыми и медлительными, и спросила себя, уж не слишком ли плохо я о ней думаю.
— Джусто Семпьони тоже землю роет: метр девяносто — сплошные зубы и когти.
— Ну, он хотя бы на воровство не способен.
— Ах, не способен?! А диалоги, написанные неграми, — это что, не воровство? Их у него трое, я думала, тебе это известно.
Если информация исходила от Чели, что вполне вероятно, то какая-то была неясность во всей этой истории.
— А Паста? — рискнула спросить я.
— Нет, он скорее идеалист — разве не видно, как он помешан на работе? Но уж такой медведь!
— В каком смысле?
— Как тебе сказать… всегда один, никто ему не нужен.
— Но вот в последний раз, пошел же он с нами ужинать.
— Наверняка сделал исключение для тебя.
— Не понимаю, с какой целью?
— Да ладно, разуй глаза. Он-то свои ни на минуту от тебя не отрывает.
Таким сообщением она и вовсе положила меня на обе лопатки, во всяком случае, мне потребовалось время, чтобы прийти в себя. Бона приняла мое молчание за восхищение ее проницательностью. А я просто не знала, то ли мне отмахнуться от ее слов, то ли выругать себя за ненаблюдательность.
Она открыла большой холодильник, став ко мне вполоборота, и четкая белая линия очертила все контуры ее фигуры: бедро, томно заломленную руку, наклоненное вперед плечо, округлость груди. Она спросила своим хрипловатым голосом, не хочу ли я джина с тоником, и вдруг я осознала, что она совершенно преобразилась прямо у меня на глазах, а я опять заметила это с опозданием, только сейчас, глядя на нее с некоторого расстояния. Красиво причесанные волнистые волосы цвета платины, глаза под бахромой длинных ресниц, нарисованные карандашом нитеобразные брови и ротик сердечком, детский и влажный, а в уголке даже откуда-то появилась небольшая родинка.
— Так ты будешь джин-тоник?
Джин Тоник. Эффект переодевания. Еще более сильный, чем испарения после дождя. Я была сбита с толку. Кроме вызывающего простодушия здесь явно крылось что-то еще: ошибка в расчетах или, точнее, перебор, как будто некая бесконтрольная сила заставила ее предстать передо мной в таком облике; видимо, желание подменить собой Великую было столь велико, что подмена получилась полная.
На мгновение Бона приблизилась ко мне, потом опять заскользила прочь. Даже вблизи сходство было такое, что я опять в себе засомневалась.
Я прошла за ней в гостиную: там было светлее, и Бона замерла в классической позе, уперев одну руку в бедро, а другой позвякивая кубиками льда в стакане. Великолепно, ничего не скажешь. И если она меня так потрясла на трезвую голову, то не мешало бы и впрямь выпить джина.
Чтобы покончить со всем этим, я снова сосредоточила мысли и взгляд на японском стереомагнитофоне; на одной из его колонок, в тени обезвоженной пальмы, рядом с керамическим леопардом, стоял, как на обыкновенном столике, телефон.
Наконец-то передо мной конкретная цель, а не отвлекающие эффекты, сказала я себе. И добавила: но это ведь только предмет обстановки, я не могу основывать на нем какие-либо выводы.
— Мы, актеры, по-своему обходимся с действительностью. — (Я заговорила, чтобы выбраться из западни, стала цепляться за элементарный здравый смысл, как цепляются за пословицу или за магические жесты против сглаза.) — Мы путаем масштабы явлений, иногда просто что-то выдумываем.
Я вопросительно посмотрела в лицо этой статуе, но тут же отвела взгляд, чтобы снова не поддаться ее влиянию.
— Так оно и есть, — спокойно ответила Бона, устроившись в розовом кресле и заглотнув полстакана джина. — Что касается меня, то я, наверно, не всегда могу похвастаться душевным равновесием, но, к счастью, есть Итало, он меня любит и мне помогает. И он в первую очередь считает, что это для меня очень важно.
— Что «это»? — спросила я, хотя прекрасно все поняла.
— Получать хорошие роли, что же еще?
— Может, не один он так считает… и помогает тебе.
— Послушай, чего ты добиваешься? — огрызнулась она, вскочив. — Всюду суешь свой нос, позволяешь себе всякие намеки…
На миг созданный ею образ утратил свое великолепие: стали проглядывать родные поля и околицы. Я только и ждала, чтобы стычка наконец состоялась, но передержала паузу. Она заговорила совсем в другом тоне:
— Да, я в трудном положении, но как женщина ты должна бы меня понять. Все произошло так естественно. Ну да ладно, пока что они ведут себя как братья. И, думаю, это не скоро кончится, если я разбираюсь в мужчинах, а мне поневоле приходится в них разбираться, они всегда были моей профессией. — Она подлила себе еще джина, выпила, не разбавляя, сморщилась. Снова посмотрела на меня. — Я тебе выдала секрет, сама понимаешь, им бы не очень хотелось, чтобы об этом проведали.