Мелоди резко захлопнула том, заслышав шаги Джо.
Д ж о. Ты здесь?
Она положила оба тома на место, на цыпочках подкралась к двери. Шаги Джо раздавались где-то очень близко.
Он посмотрел на лестницу, вернулся в гостиную, снял перчатки, бросив их на стул вместе с пиджаком и газетами.
Мелоди выскользнула из комнаты, бесшумно закрыла дверь, спрятала ключ за пояс.
Джо рухнул на диван и закрыл глаза; почувствовав ее приближение, он вздрогнул, как будто очнулся от какого-то кошмара. Встал и провел рукой по волосам.
Д ж о. Ты так и не выходила?
М е л о д и. У меня опять болит голова. Боюсь, я ко всему прочему… ужасно обременительная гостья.
Д ж о. Хватит, пора избавляться от этой меланхолии. Сегодня вечером мы устроим праздник и будем пить шампанское, как первый раз в жизни. Назови любое желание, и я…
М е л о д и. Значит, встреча прошла удачно?
Джо ответил не сразу, слегка улыбнулся.
Д ж о. Просто замечательно.
Я чувствовала, что он думает совсем о другом. Когда, не говоря больше ни слова, он направился к лестнице, я вся напряглась.
Мелоди поспешила за ним. Увидела под дверью лаборатории полоску света, похолодела, попыталась улыбнуться; ей удалось отвлечь его внимание, она обогнала его и стала подниматься.
М е л о д и. Я весь день думаю об этом кинжале… о Невинном Оружии.
Д ж о. Он стоит у тебя перед глазами, да? Кто знает, может быть, Уилкинс и прав.
М е л о д и. В чем? Что кинжал превращается в навязчивую идею?
Д ж о. Более того, в какое-то божество — вездесущее, неистребимое, непостижимое!
Он был явно недоволен тем, что Мелоди последовала за ним в его комнату.
М е л о д и. Он, наверно, очень богат. Но каким образом он отыскал такой раритет? И как ему удалось его заполучить?
Д ж о. Много будешь знать, скоро состаришься. Может, и это влияние Захира? Довольно того, что ты его видела.
Они разошлись по диагоналям в разные стороны: Джо пошел поставить музыку, Мелоди приблизилась к письменному столу.
М е л о д и. Надеюсь, мне повезло. И все же странно, что он показал его совершенно незнакомому человеку. (Тихонько просовывает ключ на место.) Я даже подумала, что ему был нужен свидетель…
Д ж о. Свидетель чего?
Они снова оказались друг против друга.
М е л о д и. Ну, не знаю, может, не свидетель, а кто-то, кто разделил бы с вами вашу тайну. Ведь согласись, это тяжкий груз.
Она, сама того не ожидая, попала в точку — разве со мной не случилось сегодня то же самое? Но Мелоди больше не смогла ничего добавить.
Джо наклонил голову, снял галстук, сделал два шага вперед… У меня замерло сердце, но он просто улыбнулся и вытянулся на кровати.
Д ж о. Извини. Мне нужно отдохнуть, прежде чем идти к Ральфу.
И в этот момент он показался мне всего лишь мальчишкой, с которым несправедливо обошлись.
Но письмо не выходило из головы у Мелоди. Чуть позднее она увидела, что ее кузен собирается уходить (судя по диалогам, там была еще одна сцена с Хартом, но она сейчас не имеет особого значения), и стала наблюдать из окна, как он грузит в машину аппаратуру и объективы. Как только он уехал, она снова бросилась в комнату к Джо, нашла ключ там, где и оставила, и побежала к лестнице.
М е л о д и (шепчет). «…никого не могу просить о помощи, даже мою дочь…»
Она отперла лабораторию, вошла. Свет еще горел, все было на месте… хотя нет: досье Шэдуэлла исчезло. Все понятно: письмо стало опасным. Как видно, в самом сюжете фильма заложено какое-то издевательство надо мной, причем в классическом варианте.
Массимо Паста вошел в зал в пять часов, и не знаю, от чего я задрожала — от любопытства или от страха. Он как бы становился реальностью, соединяя наконец лицо и голос, — именно этого я ждала и боялась. Я дошла до той точки, когда откладывать больше нельзя, — невыносимое ощущение!
Уже то, что я находилась в зале в качестве зрителя, было странно, и мое волнение наверняка так или иначе передалось ему. Между нами уже установилось такое хитросплетение потаенных, отравленных связей, что сегодняшняя встреча просто обязана была стать решающей.
Он взглянул на меня, и я вспыхнула, представив себе, что он мог видеть из окна какого-нибудь дома, как я преследую его, вымазанная птичьим пометом; боясь, что он рассмеется мне в лицо, я вцепилась в подлокотники.
Но он ничем не обнаружил своего удивления и вообще вел себя как обычно: был одинаково ровен и доброжелателен со всеми — не к чему было придраться, — но именно эта доброжелательность и к тому же подчеркнутая элегантность показались мне особой тактикой, как нельзя более подтверждающей мои догадки.