Теперь звук шагов раздавался у меня за спиной. Я побежала быстрее, держась одной рукой за стену и уже сознавая, что выхода нет. Вдруг мне пришла мысль, что меня могут сзади схватить за волосы, и я скрутила их в узел, который тут же рассыпался, поскольку пальцы мои дрожали. В этот миг я вспомнила еще об одной изолированной лестнице, ведущей на антресольный этаж: следуя изгибами коридора, я так или иначе должна туда попасть.
Настигавшие меня шаги были слишком громкими. Слишком громкими для любого преследователя. Но тогда я этого не поняла и снова пустилась бежать.
Потом обо что-то споткнулась, и все мои ощущения невероятным образом сместились: я почувствовала удар об пол еще в процессе падения, а когда уже лежала ничком, вдруг испугалась, что поняла это еще до того, как увидела; на сей раз закричала действительно я, хотя и услышала свой короткий пронзительный вскрик раньше, чем его издала. Я разразилась рыданиями и тут же подавила их. Больше ничего не произошло — только заглох мой голос.
То, что я поняла, а потом увидела, было очертаниями неподвижно лежащего на спине тела. Мне следовало встать и бежать дальше. Вместо этого я щелкнула зажигалкой и погрузилась в головокружительную прострацию, а по спине прошла леденящая дрожь. Вот оно, неопровержимое доказательство, которое всегда было у меня перед глазами, но я с безумным упорством отказывалась его признавать.
Итак, человек, простертый передо мною, не имел ни малейшего отношения к той сети совпадений, куда я сама себя неосмотрительно загнала. В свете дрожащего пламени, по мере того как поднимала зажигалку, я узнавала шею, подбородок, сжатые губы, нос, побелевшие скулы. Массимо Паста, или Стапа, или как там, черт побери, его зовут или звали. Ну конечно же, звали, потому что вопрос настоящих или прошлых псевдонимов потерял для него всякий смысл: глаза его были широко раскрыты, на лбу зияло круглое отверстие, небольшой кратер поврежденной кожи и запекшейся крови, — именно на него я смотрела не отрываясь, хотя пламя обжигало мне пальцы.
Значит, тот, кто привел меня сюда, не был ни проницателен, ни прозорлив. Просто он очень хорошо меня знал и связал воедино сведения, фантазии и воспоминания.
Но вместе с этой мыслью, вместе с ощущением ужаса, вызванного моим запоздалым открытием, меня охватил ужас еще и по другой причине: я и впрямь сходила — или уже сошла — с ума, как ни старалась в этом не сознаваться. Еще час назад я внушала себе, что, найдя ключ от ловушки, смогу спастись. На самом деле все обернулось по-другому: чем дальше я продвигалась в своем понимании, тем быстрее захлопывались передо мной все выходы и лазейки, и наконец я попала в такую западню, по сравнению с которой самое глубокое отчаяние — ничто.
Но моя воля все еще не была сломлена. Я встала. Теперь я была уверена — уже без всяких оговорок и отступлений, — что автором этого ужасающего замысла мог быть только Андреа, и в душе у меня неожиданно воцарилось предельное спокойствие. Я спросила себя, сколько дней я это знаю, сколько лет я должна была бы это знать, если б сила привычки не довлела над всем остальным.
— Где ты?! — завопила я.
В ответ раздалась волнующая, перехватывающая дыхание музыка; она обрушилась откуда-то сверху, словно из приемника, включенного на полную мощность. Я узнала финал «Мелоди», в темноте добралась до следующего этажа, и, как только ступила на площадку, вспыхнул сразу весь свет.
Я шла по коридору, а музыка постепенно стихала. Из двери в зал звукозаписи появился он — невозмутимый, безукоризненно элегантный, в новой синей майке и джинсах.
Я уже миновала предел страха, а теперь перешагивала жесткий предел уверенности — секунду назад у меня в душе все еще оставалась ничтожная доля сомнения.
Меня вдруг осенило, что я добралась до истины не сейчас, а гораздо раньше, когда бестолково расшифровывала анаграммы. Надо было читать: В ОБМАНЕ СМЫСЛ, а римская VI означала всего-навсего шестое послание Андреа. Он действительно открылся и в своем безумном замысле даже оказался вполне честен! Я правильно расшифровала анаграмму, но как дура, как слепая продолжала расшифровывать дальше, пока не добралась до навязчивого, ничего не значившего ЗАБЫВАТЬ НЕЛЬЗЯ, решив, что надо мной издеваются.
Я вновь увидела его страдальческое лицо после падения, переполненную больницу, свою сумку со сценарием, которую я ему оставила, когда пошла поторопить медсестру. Наверно, он тогда и спрятал диктофон в моем зажиме для бумаг; спокойно, на виду у всех, в приемном покое, положив опухшую ногу на низкую скамейку.
Андреа не обращал внимания на мой пистолет. Он смотрел на меня издали, прямо в глаза. Молчал и следил за мной, как бы стараясь угадать, что именно и до какой степени я поняла, как бы ожидая от меня какого-то объяснения!