Когда они остались вдвоем с бывшим мужем, тот поведал Энеа всю подноготную Нанды и при этом называл ее «моя жена», хотя давно с нею развелся. Оказывается, она выросла в очень порядочной семье: отец — ювелир, мать служит в банке. Пока Альдо Маццакане ходил в женихах, Нанда скрывала свое пристрастие к наркотикам, а после свадьбы начался ад: она спускала все, что муж зарабатывал, продавала его вещи, в дом нельзя было никого позвать, потому что Нанда шарила у гостей по карманам. Дважды ее забирали в полицию и не посадили за решетку только благодаря заступничеству одного из друзей Альдо. Последней каплей стало ограбление мастерской отца — все были уверены, что это ее наводка.
— И все-таки, — тихо, будто стыдясь чего-то, сказал он, — сердце у моей жены доброе. Просто она попала в дурную компанию, вот если б кому-нибудь удалось ее оттуда вырвать, она бы снова человеком стала, как говорит моя теща. Бедная женщина, все время ходит ко мне, умоляет: «Ну узнай, пожалуйста, как она там!» Может быть, из-за нее я не порываю окончательно с Нандой: изворачиваюсь, придумываю какие-то отговорки, а совсем отказать неудобно…
Они встречались уже три месяца, когда Энеа вдруг явился к ней с подарком — коробкой шоколадных конфет (кроме сладостей, она практически ничего не ела). Нанда растрогалась до слез. Пошла в ванную, аккуратно причесалась, сменила обычные свои джинсы на юбку с красными маками и белую блузку. Сперва вела себя прилично, а потом — кто знает, чего ей втемяшилось, — отшвырнула коробку, вскочила и с неестественным смехом толкнула Энеа в грудь так, что он, не устояв на ногах, повалился на постель. Нанда сжала между коленями его ноги и принялась расстегивать блузку: обнажились едва заметные груди с крупными темно-коричневыми сосками. Энеа, покраснев, пытался высвободиться.
— Ну что ты… что ты делаешь? Я же не затем… Застегнись немедленно!
Нанда и бровью не повела. Стала перед ним как вкопанная, уперев руки в бока.
— А зачем? Может, тогда объяснишь, что тебе от меня надо?
— Я только хочу помочь, — пробормотал Энеа. — Мне еще не приходилось видеть, чтобы человек вот так губил себя. Я же чувствую, как тебе плохо.
Но ее это вовсе не смутило. Будто не слыша, она стащила юбку, под которой абсолютно ничего не было, уселась к нему на колени, обвила шею худенькими руками и прижалась крепко-крепко, всем телом. Энеа обеими руками уперся ей в бедра и хотел было отстранить, но внезапно у него перехватило дыхание — настолько гладкой и нежной была эта кожа. Нанда томно вздохнула, взяла его руку, провела ею по грудям. У Энеа все поплыло перед глазами; уже ничего не соображая, он стал лихорадочно ощупывать, тискать это хрупкое тело. Тогда Нанда раздвинула ноги, засунула его палец себе внутрь и принялась корчиться, извиваться, словно в каком-то бешеном танце. Энеа в такт ее движениям послушно шевелил огромной ручищей. На лице Нанды он увидел выражение такого экстаза, что готов был расплакаться. Наконец она затихла и почти безжизненно привалилась к нему. Но тут же снова вскочила, и не успел Энеа опомниться, как она расстегнула ему брюки.
— Теперь твоя очередь!
Пальчики Нанды коснулись его плоти и вдруг застыли. Девушка казалась озадаченной.
— Что, тебе не понравилось? — Она взглянула ему в глаза, быстро убрала руку и успокоила его, хотя и без особой уверенности в голосе: — Ну не переживай, со всяким может случиться… — Потом оделась, прошлась по комнате, снова подбежала к нему. — Ты не думай, я ведь не настаиваю… И все-таки скажи: тебе хоть чуть-чуть понравилось, а?
Энеа усердно закивал.
5
По ночам Матильда лежала без сна и прислушивалась к шорохам над головой. Вот скрипнула дверь кабинета, прошаркали шлепанцы вниз по каменной лестнице, затем по коврику в коридоре, что ведет на кухню, хлопнула дверца холодильника. Из-за диабета Энеа постоянно мучила жажда, и бутылки минеральной, которой он запасался каждый вечер, прежде чем подняться в кабинет, ему на ночь не хватало: уже часам к двум он снова спускался в кухню — напиться. Отсюда и частые пробежки в туалет.
Матильда представляла, как сын читает, или строчит что-нибудь за большим письменным столом, или рядом, в мастерской, сосредоточенно вырезает из дерева фигурки, чтобы потом сложить их в углу комнаты в огромный ящик без крышки и больше к ним уже не притрагиваться. Вот он, весь сгорбился, склонил свой яйцевидный череп и колдует над поделкой. Тучное тело укутано в бежевый бархатный халат — Энеа носит его и в холод, и в зной, — на ногах старые шлепанцы из коричневой кожи.