— Заладили: «неуловимый, неуловимый», — тоже мне иголка в стоге сена! Будь у полиции голова на плечах, давно бы поймали, уверяю вас. Надо сначала сузить круг подозреваемых, а потом одного из них припереть к стенке с помощью улик. — Пиццоккери обожал газетные штампы: «сузить круг подозреваемых», «припереть к стенке с помощью улик» — это были его излюбленные выражения, он и сам не замечал, как сыпал ими направо и налево. — Главное, — продолжал Мариано, — что он живет один — в этом нет сомнений даже у полиции.
— Один? — переспросила Матильда, приостанавливаясь. — Один, говорите?
— Разумеется! — Пиццоккери был весьма польщен вниманием такой женщины, как Матильда Монтерисполи, и, чтобы не потерять инициативу, затараторил: — А с кем, по-вашему, он может жить? До подобного состояния человека доводит только отчужденность от всего мира… От-чуж-ден-ность, ясно вам?
Сочтя молчание знаком согласия, он еще крепче вцепился в локоть Матильды и двинулся дальше, печатая шаг. Теперь уже она была вынуждена приноравливаться к его походке.
Они миновали больницу Камерата и пошли вниз по улице Пьяццола, зажатой с обеих сторон высокими замшелыми оградами вилл. Ветви столетних дубов заслоняли солнце. Матильда внутренне содрогнулась и пожалела, что свернула в этот тенистый уголок. Тем более уже похолодало, и ноздри защекотал запах влажной земли.
— Как вы думаете, — не унимался Пиццоккери, — сколько у нас в городе одиноких мужчин? Тысяча? Две?..
Матильда, семеня рядом, снова была вся внимание.
— Если он действительно живет один, — нерешительно вставила она, — тогда, пожалуй, задача облегчается.
— Так я и говорю — круг сужается! Я уже послал письмо со своими соображениями и в полицию, и в магистратуру. Но мое расследование на этом не кончается. Вторая улика: он стреляет как настоящий снайпер, словно родился с пистолетом в руке. Более того… — Мариано остановился, заглянул Матильде в глаза, как бы пытаясь донести всю важность сообщения, которое собрался сделать, и понизил голос до шепота. — Я не удивлюсь, если это полицейский, — прошептал он. — Ведь калибр-то у него какой?.. Калибр табельного оружия! Да-да! — Пиццоккери энергично закивал и почти что потащил Матильду дальше. — Другая гипотеза: он мог служить в войсках особого назначения. За это говорят и его рост, и быстрота реакции.
Матильда все время слушала затаив дыхание. Но наконец опомнилась и замедлила шаг, решив, что и так уже потеряла с Мариано Пиццоккери слишком много времени. Но остановить соседа было не просто.
— Сами посудите — ведь чего проще проверить в городе все пистолеты двадцать второго калибра!
— А почему вы думаете, что он непременно из нашего города? Разве местный станет пользоваться табельным пистолетом? Это же большой риск!
— Ну как вы не понимаете! — отмахнулся Пиццоккери. — В данном случае речь не идет о нормальном человеке. А маньяк, как правило, пренебрегает опасностью… Я вам больше скажу: я просто уверен, что он ходит себе спокойно в какой-нибудь тир и тренируется. Без постоянной тренировки так не стреляют.
Матильда наконец остановилась и решительно высвободила руку: она умела при необходимости быть резкой.
— Спасибо за компанию, но мне уже пора. Всего доброго.
Мариано остался стоять с раскрытым ртом, глядя вслед крупной фигуре, удаляющейся по направлению к церкви Св. Доминика.
Дома Матильда прошла в кабинет Нанни и села в жесткое кожаное кресло перед окном. До недавнего времени ее любимым местом было уютное кресло в гостиной, выходящей на веранду. Там она подсчитывала расходы, составляла сметы на ремонт своих домов, проверяла отчеты управляющего имением Импрунета или просто пролистывала газеты. Теперь же ее почему-то все чаще тянуло в кабинет покойного мужа. Может быть, потому, что в незапамятную пору эта комната составляла предмет вожделений Энеа. Сын буквально часами просиживал там — перебирал книги, взвешивал каждую на ладони, словно определяя ее значимость, расставлял обратно по полкам в строго обдуманном порядке, долго возился с каждым томом. Матильда была уверена, что он все их прочел, а некоторые даже подробно изучил или «вобрал в себя» (иначе не скажешь, видя, как низко он склоняется над страницами). Однажды Энеа озадачил ее вопросом: можно ли считать книги отца своими?
«Конечно», — ответила она; тогда Энеа стал заново разбирать библиотеку и ставить на книги свой экслибрис. Он заранее заказал этикетки, и теперь они лежали перед ним в картонной коробке — маленькие прямоугольники с графическим изображением, сделанным сепией на светло-сером фоне. «Крик» Мунка[19], подумала Матильда, вглядываясь в черты человека, разинувшего рот в дикой гримасе страха, к горлу его был приставлен длинный острый нож (эту деталь наверняка добавил из озорства сам Энеа). Книги с экслибрисом сын потом перенес этажом выше, в свой кабинет, и сейчас на полках зияли пустоты, словно от выпавших зубов.
19
Мунк, Эдвард (1863—1944) — норвежский живописец и график, отображавший в своем творчестве мотивы одиночества, тревоги, смерти. —