По вечерам Энеа теперь сидел дома. Еще засветло он поднимался в комнаты над оранжереей, и Матильда невольно прислушивалась к шарканью шлепанцев, доносившемуся сверху. Вот он сидит за столом в кабинете или склонился над своим верстаком, а вот, стараясь не шуметь, спускается в ванную — по скрипу стульев и звуку шагов она всегда безошибочно определяла местонахождение сына. Ее радовало, что он здесь, рядом, и дышит не так прерывисто, как обычно, но все же с замирающим сердцем она ждала чего-то нового и страшного.
— Вот увидишь, скоро тебе станет лучше, — обещал Энеа Нанде. — Ты так расцвела, прямо прелесть.
— Отстань, — огрызалась Нанда. — Мне все это осточертело.
— Ты просто не хочешь сознаться, что дела идут на лад. — Он счастливо засмеялся. — Вот выйдешь, подыщем тебе работу, и все плохое в твоей жизни останется позади.
Нанда, еще до того как начала колоться, училась на курсах секретарей-машинисток. И ему пришла мысль попросить Андреино Коламеле взять ее на испытательный срок.
Уже несколько месяцев Энеа не обращался к Локриджу и всячески себе желал вообще забыть дорогу в его лавку. Он даже не знал, вернулся ли англичанин в город.
Однако Локридж сам нашел его. Как-то вечером, довольно поздно, он явился прямо к ним в дом. И мало того — притащил с собой какого-то высоченного парня.
— Это Лука, — небрежно представил он.
Матильда поджала губы.
— Очень рада. Что ж, проходите.
На вид Луке было от силы лет двадцать. Длинные кудрявые волосы спускались ему на плечи, одет он был крайне вызывающе: обтягивающие брюки и розовая шелковая рубашка. К тому же Матильда готова была поклясться, что у него накрашены ресницы.
Джордж поблагодарил Матильду за предложенный кофе.
— Я выпью с удовольствием, а Луке — ни-ни. А то сам всю ночь не спит и мне не дает. — Старик лукаво ей подмигнул.
Матильду передернуло от такой откровенной непристойности. Со времени их недавней встречи в Импрунете англичанин явно осмелел. Интересно, что у него на уме. Непонятно зачем, он вдруг начал рассказывать длинноволосому о давней дружбе с Нанни и Матильдой, потом переключился на искусство, уверял, что люди перестали его понимать.
— А вот про Энеа этого не скажешь, у него тонкая, чувствительная душа. Он мог бы стать великим мастером. Энеа, ты еще не бросил резьбу по дереву?
Энеа неопределенно мотнул головой.
— Тебе бы надо вырезать голову Луки. Правда в нем есть что-то от ангелов Мелоццо да Форли? — Он провел рукой по шее юноши. — Ты не покажешь нам свои работы?
Энеа начал было отнекиваться, но, взглянув на мать, внезапно передумал и повел гостей в мастерскую.
Матильда вздохнула с облегчением, когда они вышли. Перед этим она предупредила их, что идет спать, и распрощалась. Но в спальне уселась на кровать и стала напряженно прислушиваться к тому, что происходит наверху. Локридж наверняка преследует какую-то цель, иначе зачем ему врываться в их жизнь после стольких лет? Эта мысль не давала ей покоя.
Она и представить себе не могла, что целью прихода англичанина был всего-навсего шантаж.
— Ай-яй-яй, нехорошо прятаться от друзей! — корил он Энеа. — От тебя я этого никак не ожидал! Неужели ты такой же, как все: когда что-то надо — прибегают, а нужда отпала — их и след простыл? Буду счастлив, если ты рассеешь мои подозрения.
Джордж взгромоздился на стол и небрежно перебирал сложенные стопкой книги. Лука, прислонившись к стене и скрестив руки на груди, бесцеремонно разглядывал Энеа.
— На сей раз помощь нужна мне, — продолжал Локридж. — Ты знаешь, как я рисковал ради нашей дружбы, теперь твой черед отплатить мне тем же.
— Если речь идет о коллекции, то я больше не могу, — ответил Энеа. — Рано или поздно мама что-нибудь заподозрит. Мы так привязаны к нашим картинам и ко всему…
— Да брось, — перебил англичанин. — Разве не ты сам проповедовал теорию эмоционального отчуждения от вещей? Человек сполна насладился их красотой, значит, они уже выполнили свою миссию — это твои слова. Да вот, кстати, о красоте… У вас в Импрунете висит один пейзажик Аббата — помнишь, тот, с лодкой на Арно? Ты никогда не любил такую манеру живописи, и, думаю, тебе ничего не стоит его уступить… — Локридж, как правило, избегал глагола «продать». — А один коллекционер, мой знакомый, очень интересуется.