– Минуточку. Ты сказал, что лифт шел вниз. А ты не видел…
– Да–да, конечно, я случайно увидел, что оттуда вышла женщина, с которой мы вчера застряли в лифте. Ее зовут Сольфрид Бреде.
Мне пришлось коротко рассказать и об этом.
– Сольфрид Бреде, – повторил Хамре и записал что–то в маленький блокнот с оранжевым обрезом.
Ион Андерсен сидел весь красный – казалось, что внутри у него что–то горит.
– Послушай, – обратился он к Хамре, – орудие преступления – это нож. Ты видел, какого он типа?
– Естественно. Это бандитский нож с выдвижным лезвием.
– Правильно, – продолжал Андерсен, – а ведь Веум говорил, что этот, как его называют, Джокер, как раз и разгуливает с таким же.
Венке глубоко и тяжело вздохнула, глаза ее потемнели.
– Несомненно, мы должны подробно расспросить этого Юхана Педерсена.
Последовала тяжелая напряженная пауза, и я проклинал себя за то, что вынужден был сломать этот их настрой. Но у меня не было другого выхода. Я обязан был это сделать.
– Дело в том, что Джо… что у Юхана Педерсена стопроцентное алиби на момент преступления, – проговорил я.
– Почему? – хором спросили Хамре и Андерсен. Венке непонимающе и подозрительно уставилась на
меня. Она теребила уголки моего носового платка; сигарета, зажатая бескровными губами, дымилась сама по себе.
– Потому что в этот момент он стоял внизу и разговаривал со мной, – произнес я.
25
– Понятно, – сказал Ион Андерсен.
Хамре глядел на меня своими бездонными глазами.
– Стопроцентное алиби, – повторил он задумчиво и слегка рассеянно.
В дверь постучали, вошла женщина из полиции. Она кивнула своим коллегам. Довольно приятное лицо и светлые, с легкой проседью волосы. Ей было около тридцати, а губы и глаза ее давно отвыкли от косметики.
– Там мальчик, – сказала она, – он говорит, что живет здесь, он там с Хансеном.
– Роар, Роар! – вдруг разразилась рыданиями Венке. – Что с нами будет? Что будет?
Показав в сторону Венке, Хамре кивнул женщине.
– Пойди и скажи им, чтобы немного подождали, – сказал он Иону Андерсену. – Нельзя впускать сюда мальчика, пока…
Он не закончил, но все и так было ясно. Восьмилетний мальчуган не. может войти в дом, где на полу в прихожей лежит его истекающий кровью мертвый отец. Даже если этот отец ушел от них к другой женщине.
Мы молча сидели и ждали, когда Венке перестанет рыдать. Женщина из полиции была подле нее и, обняв за плечи, пыталась успокоить.
У меня появилась неприятная тупая тяжесть в затылке. Я понимал, что ситуация не сулит ничего хорошего ни Венке, ни Роару. По причинам, которые я едва ли сознавал, все это как бы непосредственно касалось меня. Меня охватила тоска. Неделю назад я и не подозревал об их существовании, а теперь они стали мне близкими навеки.
Роар – он пришел ко мне в контору и напомнил о другом мальчике. Он говорил со мной, он искал у меня утешения. Какое–то время я был героем в его глазах. Может быть, оставался героем и до сих пор.
Венке Андресен – несчастная женщина, у которой вдруг все расклеилось, молодая женщина, оставшаяся одна. Ей не хватало нежности и заботы, и она поцеловала меня. А может быть, наоборот – я ее поцеловал. Воспоминание о ее губах как дуновение ветерка все еще ласкало мои губы.
И Юнас Андресен – он мне понравился. Он вывернул наизнанку всю свою жизнь, бросил ее на красно–белую клетчатую скатерть передо мной, как маршрутную карту перед туристами. Он показал мне проселочные дороги и тайные тропы и поведал, каким путем собирается идти. Но он выбрал неверный путь – путь, который вел в пропасть.
Были и другие. Был Джокер, хотевший запугать меня, но в чем–то я все–таки мог понять его или думал, что могу. Была его мать – Хильдур Педерсен, с которой мне, несмотря на водочный туман, нравилось беседовать. Был Гюннар Воге, с которым мне не нравилось беседовать, но он сказал мне кое–что, о чем полезно помнить.
И Сольвейг Мангер – все еще загадочная Сольвейг Мангер, которую, как мне казалось, я тоже немного знал благодаря моей короткой и молчаливой встрече с ней и тому, что рассказал Юнас о своей влюбленности, хорошо, даже слишком хорошо мне понятной.
Я огляделся. Отчетливее, чем раньше, видел я все эти маленькие вышивки, о которых он вспоминал и которыми, как ему казалось, был окружен и опутан. Он был прав. Их было чересчур много.
Венке успокоилась, а Якоб Э. Хамре продолжал своим настойчивым, ровным и приветливым голосом.
– У вас есть родственники в Бергене, фру Андресен?
Она отрицательно покачала головой.
– А близкие друзья или те, кто некоторое время могли бы позаботиться о Роаре?
Я знал, что это должно было произойти, я ждал этого момента. Но она еще не понимала, о чем идет речь.
– А сама я не могу? – спросила Венке.
В этот миг один лишь Хамре был в состоянии посмотреть ей в глаза.
– Боюсь, – начал он, – что нам придется забрать вас на несколько дней. Пока в качестве свидетеля, но… Мне жаль, что я вынужден вам это сказать. У нас возникло слишком много подозрений, и мы не можем рисковать, не можем позволить вам быть на свободе, пока ведется следствие. Это касается поиска доказательств и тому подобных вещей. Вам все подробно разъяснят позже, перед тем как начнется допрос. Допрос будет завтра в первой половине дня. Вам предоставляется право взять адвоката. Вы имеете кого–нибудь на примете?
– Нет, нет… – она покачала головой. – Это значит, что я арестована? Но вы ведь не верите, что это я…
– Нет. Мы ни во что не верим. Мы не имеем права верить. Но мы не имеем права не размышлять. Ясно одно: мы начинаем всестороннее расследование – в этом вы можете быть совершенно уверены.
Она искала моего взгляда. Я уже помог ей, но сейчас ничего не мог сделать, по крайней мере в данный момент.
– А Роар… – начал Хамре.
– Варьг, – перебила его Венке, – он очень тебя любит. После того как ты пришел к нам в первый раз, он говорит только о тебе. Не мог бы ты отвезти его к Сиссель – к моей сестре в Эстесе.
Хамре с некоторым сомнением посмотрел на меня.
– Конечно, смогу, если мне разрешат, – ответил я. – Роар может сегодня переночевать у меня, а завтра я его повезу, если полиция сообщит им, что случилось.
Я посмотрел на Хамре, тот кивнул.
– Мы это сделаем. Так что здесь все в порядке. Никаких возражений нет, если только сам мальчик не возражает. – Хамре взглянул на Венке. – Вы хотите поговорить с сыном?
– Нет, нет, – горячо запротестовала она. – Я не могу, не сейчас, я расплачусь, нет, – и, обращаясь ко мне: – Ты иди, возьми его с собой сразу, до того, как я выйду.
– Хорошо, – ответил я.
– И еще…
– Что?
– Передай ему от меня привет. Скажи, что все будет хорошо, что это ненадолго и я все ему объясню, когда вернусь.
Ее глаза снова наполнились влагой, но слезы не капали, будто их удерживала какая–то прозрачная пленка.
– Держи с нами связь, Веум. Нам будут нужны твои показания, сделанные по всей форме, – сказал мне Хамре.
– Все ясно, – ответил я, – я сразу позвоню, как только вернусь.
Я поднялся. Мне хотелось подойти к Венке, обнять ее и, прижав к себе, говорить: «Все будет хорошо, друг мой. Все будет хорошо». Но я не мог этого сделать. Я протянул ей руку, она пожала ее осторожно и мягко.
– Мы еще встретимся и поговорим, я расскажу тебе, как дела у Роара, – сказал я Венке.
Она молча кивнула, и я оставил ее со следователем, полицейскими и безмолвным трупом. Я оставил ее с прожитым прошлым и неизвестным будущим, с воспоминанием об одном поцелуе и о пожатии руки. Это было все, что я мог ей дать, все, чем я мог ее утешить.
В прихожей на полу рядом с Юнасом уже расстелили белую простыню, и я знал, что все ждут сигнала Якоба Э. Хамре, после чего труп положат на носилки и крепко привяжут ремнями, чтобы он не пытался высвободиться.
Я вышел из квартиры и пошел за Роаром.
26
Он стоял на балконе ближе к площадке для лифтов рядом с полицейским в форме. Полицейский был молодой парень с круглыми щечками, слегка конопатый, держался он приветливо. В лице Роара чувствовалась какая–то отрешенность. Он был прозрачно–бледен. Его светлые волосы потеряли блеск и помертвели. Глаза – большие и испуганные – свидетельствовали о том, что никто не рассказал ему, что произошло. Для меня это было самым страшным.