Возвращаясь к исторической стороне вопроса, следует еще раз подчеркнуть печальную зависимость частного характера позднейшего приема в Церковь от невосполненного ослабления огласительной дисциплины. В Церкви последующих эпох продолжали рождаться ее новые члены, но теперь все реже и реже это рождение было литургическим, т. е. церковным по сути. Индивидуализация «общего дела» сделалась драматической реальностью вначале в православной Византии, а затем и в России.
Не только в древний домонгольский период, но и гораздо позднее, приблизительно до середины XVII века, крещальная практика Русской Православной Церкви находилась в естественной и сильной зависимости от соответствующей практики греческой. Следовательно, было бы крайне несерьезно пытаться отыскивать в традиции юной церкви-дочери тот идеал древнего воцерковления, который уже на протяжении многих веков отсутствовал в традиции церкви-матери. Русское литургическое творчество, всегда тяготевшее к консерватизму, являло немногочисленные примеры богослужебных перемен, серьезность которых была заранее ограничена.[43] Менялись особенности чинопоследования, но не менялись особенности чиновосприятия. В этом контексте, главным интересом данного участка исследования становится связь русской крещальной традиции с литургической практикой.
О том, что такая связь имела место, свидетельствуют письменные церковные источники указанного периода; другое дело, насколько глубоко эта связь осмыслялась? По мнению Н. Одинцова, использовавшего первоисточники чинопоследований крещения XI-ХVI веков, «обычай причащения новокрещенного на литургии, которая следовала непосредственно за этим таинством, вполне согласен с богослужебной практикой церкви Греческой».[44] Даже в ХVI веке «после миропомазания происходило троекратное обхождение вокруг амвона, заменившееся, как видно, троекратным обхождением вокруг купели, совершаемое в настоящее время. В этом случае под амвоном разумеется, без всякого сомнения, возвышение, стоящее посреди церкви и предназначенное для архиерейского служения, на котором стояла быть может купель, и совершалось само таинство крещения, — иначе нельзя объяснить себе этого действия».[45] Однако, в ХVII веке, судя по требнику Патриарха Филарета Романова (издан в Москве в 1623–1625 гг.), связь между этими таинствами стала слабее: «Достоит же ведати, яко аще будет тогда Литургия, предходит новопросвещенный на великом переносе держа во обеих руках по свеще, и причащается святых Таин Христа Бога нашего».[46] Крещальная литургия до этого момента обязательная (хотя бы и при отсутствующих прихожанах), становится теперь только возможной: «если будет тогда (в день крещения) литургия…».[47]
Семнадцатое столетие известно в нашей церковной истории как время влияния богословской и богослужебной традиции Киево-Могилянской Духовной Академии на весь строй Русской церковной жизни. Влияние это было двояким: с точки зрения развития системы духовного образования, его положительное значение бесспорно; однако, вероучительная ориентация этого влияния (будучи во многом прокатолической) оставляла желать лучшего. Отрицательные последствия схоластических заимствований в области сакраменталогии вообще и в таинстве крещения, в частности, окончательно превратили «один из центральных моментов церковного богослужения и благочестия в частную требу».[48] Именно это богословское направление, — по мнению о. Александра Шмемана, — «окончательно вытеснило крещение из литургии Церкви… Если для действенности таинства необходим лишь священник и немного воды, если, более того, важна только одна действенность, то почему не свести все таинство к этим основным элементам? Почему бы и не использовать для экономии нашего драгоценного времени воду и елей освященные заранее? К чему обращать внимание на архаические предписания вроде того, чтобы все свечи были возжжены и чтобы священник был облачен в белую одежду? Зачем вовлекать приход, общину, народ Божий во все это? Таким образом, в настоящее время крещение может совершиться в течение пятнадцати минут в темном уголке храма при участии одного только отвечающего на вопросы священника псаломщика, — и это таинство, в котором святые отцы видели и провозглашали величайшее торжество Церкви, таинство, которое «наполняет радостью ангелов и архангелов и все силы земных и неземных творений», таинство, к которому Церковь готовилась в течение сорокадневного поста и которое составляло самую суть ее пасхальной радости».[49]
43
См.: Любый Ф. свящ. Сравнительный анализ чина оглашения и крещения в древней Руси и чинопоследования оглашения и крещения в настоящее время ЛДА, 1989 (машинопись), сс. 2, 89.
46
Цит. по: Арранц М. Чин оглашения и крещения в древней Руси. — Символ. № 19. 1988, с.93.