— Прости, отче, что напоминаю тебе! — заметил вошедший инок. — Но нынче день строгого поста, ибо сегодня рождественский сочельник.
Отец Амвросий в изумлении поднял глаза на говорившего, и его тут же вырвало.
Брат Антоний соскучился и решил жениться. «Я женюсь!» — сообщил он братии. Братия же по любви к нему не хотела отпустить его одного в грешный мир и постановила пойти с ним вместе, дабы разделить его участь. Старец же в ту пору уехал на Всемирную конференцию, и посоветоваться было не с кем.
Собрались монахи у ворот, перекрестились на прощанье на храмы, а тут и старец входит в калиточку — вернулся с конференции.
— Благослови, батюшка, в последний раз, идем в мир жениться! — с плачем обратилась к нему братия.
— Бог благословит, ребятки, да только... — старец замялся.
— Что? Скажи нам!
— Бабы — такие ...!
В тот же миг иноки разбежались по кельям.
Некий брат впал в искушение и, придя к старцу, сказал:
— Отче, я понял, что Бога нет, и уйду из монастыря.
Старец заплакал и сквозь слезы отвечал:
— Чадо, чадо мое! Ты так ничего и не понял. Иди куда хочешь.
Инок же остался.
Брат пришел к авве Аверкию и сказал ему:
— Я такой ленивый, что тяжело мне даже подняться, чтобы идти на послушание. Каждый день для меня каторга, и чувствую, что скоро я совсем надорвусь от труда и самопринуждения.
— Если так тяжело ходить тебе на работу, — отвечал авва, — не ходи. Оставайся в келье и горько оплакивай свою леность. Да рыдай погромче! Увидев, как горько ты плачешь, никто не тронет тебя.
Рассказывали про авву Аверкия, что часто он натыкался на стены и разные предметы, имея много синяков на теле и даже лице, ибо ум его был занят созерцанием.
Брат Дукитий спросил авву Пахомия:
— Отче, не знаю, как вести себя с братией в нашей общей келье и за трапезой. Все, что ни сделаю, все не так, и превратился я, того не желая, в клоуна. Братья постоянно смеются надо мной и говорят обо мне за моей спиною насмешливо.
Авва Пахомий отвечал ему:
— Ничто так не огорчает и не соблазняет брата, как непохожесть одного на других. Если же постараешься не отличаться от живущих здесь, увидишь, как смирение обнимет твою душу, и никто более не обеспокоит тебя.
Один брат, пребывая в глубокой скорби, жаловался отцу Пахомию:
— Батюшка! Каждую ночь меня жестоко мучают бесы. Только лягу спать, закрою глаза, и вдруг так захочется курицы! Жареной, с корочкой, вокруг золотая картошечка, укропчик. Или не курицы, а просто рыбы. Финской красной рыбы с белым хлебом и маслом. Или встану на молитву, а самому смерть как хочется покурить, выкурить всего одну сигаретку. Ну, и запить чарочкой вина. Кажется, будто все силы ада, все бесы ополчились на меня...
— Браток! — отвечал, посмеиваясь, старец. — Ну какие же это силы ада, какие бесы. Бесы мучили древних отцов, пустынников, праведников и преподобных. А мы... На нас еще дьяволу тратить силы. Так что это не бесы. Это просто твои желания. Для победы над ними не нужно даже подвигов. Не нужно даже быть монахом.
— Что же нужно, отче честный?
— Сила воли, родной, сила воли. А чтобы закалить ее, каждое утро отжимайся по десять раз и обливайся холодной водой. И довлеет ти.
— А молитва Иисусова? А земные поклоны?
Но старец ничего не отвечал более вопрошавшему брату, сказав, что продолжать беседу ему недосуг.
Отец Платон говорил: «Наступило время великого расслабления и немощи. Мы не способны ни на что и ничего не можем. Давайте хотя бы признаем это. И да помилует нас Всемилостивый Владыка».
Новоначальный инок спросил отца Платона:
— С чего лучше начать путь ко спасению? Он же отвечал:
— Позвони уже маме.
Еще говорил: «Только не надо изобретать велосипеда».
Еще: «Нельзя веровать сквозь зубы».
Женщинам говорил: «Каждый день вари себе овсяную кашу. В кипящую воду страстей бросай крупу добрых дел; осаливая ее молитвой и услащая любовью к ближнему, помешивай лжицей рассудительности. Бог даст, к вечеру обретешь себе немного подходящей пищи».
Мужчинам же говорил: «Заряжай аккумулятор почаще, а то скоро не заведешься совсем. Тогда не поможет никакой "Ангел"».
Одному иноку явился Ангел.
— Ангел? — поразился инок.
— Ангел, — отвечал Ангел.
— А вдруг ты не по правде и притворяешься? — вострепетал брат и перекрестился. — Вдруг ты просто белая птица?
— Что ты! Я по правде. Хочешь, на, потрогай, — и Ангел протянул ему сияющее крылышко.