— Пан инженер, почему вы против?
— Я против во-ро-вства, — Голиан мрачно рубил последнее слово по слогам. — Бауманн использовал мою минутную слабость и… это во-ро-вство, — повторил он и отложил кусок металла.
Инженеру Голиану было сорок семь, ни одного седого волоса не серебрилось в его густой шевелюре, но в этот момент он выглядел стариком.
Голиан сел и облокотился о пульт.
— Я начал заниматься этой проблемой давно, почти сразу же после войны. Был я тогда еще совсем зеленый и ничего не достиг, но идея возникла у меня у первого… Когда я потом вернулся — вам ведь известно — из-за границы, то снова принялся за дело. Короче: иное время было, мне не давали ни к чему допуска, вы и представить себе не можете, что это было за время… Но я не о том… Я знаю Бауманна давно. Когда я только начинал, я открыл ему свою идею, раза два он давал мне советы, он-то был уже опытным специалистом. Не скажу, чтоб он очень всем этим заинтересовался, но приблизительно через год, когда я объявил, что сдаюсь и бросаю, Бауманн попросил у меня расчеты и я, идиот, дал их! Более пятидесяти плотно исписанных страниц на машинке. Он поблагодарил и вскоре все охаял, свел на нет, утверждая, что истины я не достиг, а лишь крутился вокруг да около. А теперь он будет лауреатом, хотя в Америке и в других странах силиконы уже имеются, давно имеются, но на другой основе! И в наших исследовательских институтах над этим работают! Но он открыл гликостеры из метанолизы раньше, — Голиан сжал пластинку металла, ощупал ее и отшвырнул, — и они, вероятно, дешевле! Намного, чтоб его черт взял! — Он усмехнулся, это была горькая, болезненная усмешка. — Если вам кажется, что я не люблю Бауманна… И у простого ремесленника должна быть рабочая совесть, а у такого прекрасного специалиста — тем более! Вы меня извините, если я вам испортил настроение, извините, что стою над душой, когда вы работаете… — Он пожал плечами и вздохнул: — Не сдержался, поймите меня, ведь это же сущий грабеж!
Голиан, кусая губы, встал. Казалось, он хочет что-то добавить, но он лишь провел рукой по глазам и медленно двинулся вдоль прохода между пюпитрами и низкими подоконниками. Стеглик смотрел ему вслед.
— Пан инженер! — крикнул он.
Голиан остановился.
— Что?
В соседнем отсеке гудели машины. Обычный звук, лаборанты уже давно не замечали его. Но Стеглик еще долго вспоминал, что в тот момент он вдруг отчетливо услыхал этот шум.
— Нет, ничего, я просто так, — ответил Стеглик и наклонился к тигельку.
И вдруг услышал смех. Смеялся Голиан. Стеглик подскочил к нему, но тот уже смолк. Голиан смотрел в окно. Стеглик взглянул на него и тут же перевел взгляд: метрах в двадцати пяти от них на зеленой скамейке сидел немолодой, но и не старый человек. Рядом лежал портфель, на спинке скамейки висел плащ-болонья.
Машины гудели, Стеглик все еще слышал их. И тут голос Голиана перекрыл шум машин:
— Не дадите ли вы мне ключи от вашей дачи?
— Они у Сикоры. Вам нужны?
— Да, буду вам очень обязан, — ответил Голиан неожиданно искательным тоном.
— Пожалуйста, — охотно согласился молодой инженер.
— Я схожу к Сикоре, — сказал Голиан и ушел.
А Стеглик все держал в руке металлическую пластинку и думал о Бауманне: а вдруг тот и в самом деле украл…
Неизвестный за окном достал из портфеля черешню и все сидел и сидел, терпеливо выплевывая косточки.
2
Зеленые глаза уродливой фарфоровой черепахи фосфоресцировали на красном ковре. Слева от нее было окно на улицу. Справа — письменный стол, на нем кофе, а у стола — одетый в милицейскую форму лейтенант Бренч. Пожилой мужчина, сидящий рядом с ним, тяжело вздохнул.
— …и это только июнь. В июле совсем расплавимся.
— Повесим жалюзи, — сказал лейтенант.
— Это точно?
— Обещали.
— Еще в мае, помнится. Что у вас еще, Бренч?
— Все, товарищ капитан. Только сообщение о Шнирке. Наверное, им остается уточнить имя.
— Уже уточнили. — Капитан прищурился. — Дело ведет Лазинский, он сейчас связывается с Прагой, просит поскорее выслать фото. Пока их не пришлют — мы связаны по рукам и ногам. Искать человека по описанию — напрасный труд: «Тридцать семь лет, гладкое, симметричное лицо, темные волосы и нормальная фигура». Иными словами: две руки, две ноги, уши и голова и все прочее, что положено существу мужского пола. Кроме того, серый в полоску костюм, который можно сто раз в день снять и надеть, ну, скажем, шорты. Знаю, знаю, Бренч, в донесении все это сказано по-другому, профессионально, но я вам с официального языка перевел на человеческий. Из определения «рост 173 — 177» да из мудрого заключения «особых примет не имеется» вытекает именно то, что я сказал. Остроумное примечание о том, что господин Шнирке грассирует, они могут оставить при себе. Грассирующих агентов не забрасывают в славянские страны. В ГДР — куда ни шло. Немцы почти все картавят.
— Товарищ капитан, ведь Шнирке-то немец.
— Знаю, родом из Либерца, там и на свет появился в двадцать восьмом, кажется. Это единственное, что более или менее известно. Плюс то, что его папаша работал в пивной, плевать хотел на Генлейна, был мобилизован и погиб где-то в Норвегии. Я вам, лейтенант, так скажу: возможно, это тревога ложная. Бывает, какой-нибудь ревнитель кого-то увидел и — готово, переусердствовал — половина наших ребят ищет, ловит. Запомните это, лейтенант: никогда не будьте излишне усердны. Такое, с позволения сказать, рвение только вредит делу.
И потому, что капитан все время улыбался и щурился, невозможно было понять, серьезно ли его нравоучение. Фамилия капитана — Шимчик. Лицо широкое, серые глаза глубоко посажены. Через десять месяцев ему пора уходить на пенсию. Шимчик страстный рыболов. Хотя добыча обычно оказывается ничтожной, он так объясняет свое увлечение: «Главное — посидеть у воды. Прохлада, уединение, травка…»
— Если вам интересно, подождите. Думаю, Лазинский вот-вот объявится. Возможно, порадует массой приятных новостей.
Бренч легко распознал иронию: эти двое всегда друг друга терпеть не могли, да и не скрывали этого; про их соперничество знали многие, знал и лейтенант Бренч, только начавший службу.
Шимчик не ошибся. Через несколько минут ввалился, не поздоровавшись, толстяк — капитан Лазинский.
— Все в порядке, — изрек он с наигранным добродушием, — ну и материальчик, я вам доложу!
— Вы это о чем? — Шимчик смерил его холодным взглядом. — Вы же должны были поторопить их с фото!
— Я так и сделал. — Короткая пауза. — Но потом к телефону подошел сам полковник Вондра. Лично. — Лазинский плюхнулся в кресло. Оно было обито черной клеенкой и помнило лучшие времена. Пружины жалобно застонали. — Полковник справлялся о вашем здоровье и приказал… — Тут Лазинский выразительно взглянул на Бренча. — Это конфиденциально, приказано сообщить только майору и вам.
— Майору уже сообщили?
Лазинский кивнул и достал блокнот. Шимчик сказал Бренчу:
— Благодарю вас, товарищ лейтенант, вы свободны. — А когда они остались вдвоем, спросил: — Что-нибудь серьезное? Насчет Шнирке, да?
— Отчасти. Но серьезного ничего, чепуха какая-то. Вы помните Голиана с химического? Инженер, товарищ капитан, дело давнее, ad acta [11]. В пятидесятом, кажется, удрал в Баварию, потом, раскаявшись, вернулся, отбыл наказание, вышел, тут у нас получил работу, и мы за ним… Иногда вы, другой раз я, как приказывал Швик. За этим парнем нужен был глаз.
— Конечно. Тогда так было заведено. Чего смеетесь? Что в этом смешного?
Лазинский действительно смеялся. Смеялись щеки, смеялись голубенькие глазки, розовые губы и двойной, казавшийся всегда замасленным подбородок. Потом, посерьезнев, он сказал:
— Его раскаяние было камуфляжем. Чтобы мы не отгадали, кто он на самом деле.
— Ну и кто же он?
Лазинский достал пакетик с леденцами и сунул в рот ярко-красную малину.
— В Мюнхене его завербовали работать против нас, это случилось в конце его эмиграции, он тогда был без денег, нигде не служил, к тому же его бросила жена. Он отчаялся, запил и, видимо, с кем-то поделился, что охотно вернулся б домой. Об этом узнали и взяли его в оборот, он долго отказывался, потом согласился, чтоб эти мерзавцы оставили его в покое. Его обучили, дали фальшивые документы, по которым он проехал через Берлин и ГДР к нам. Билет у него был до Брно, но в Усти-над-Лабем он из поезда выскочил и прямо к нам, в госбезопасность! Рассказал все, что с ним произошло, его отвезли в Прагу, там он попал к Вондре. Повторил все, что сказал в Усти, и подробно описал агентов, с которыми встречался в Мюнхене. Некоторые из его сообщений и подпольных кличек для наших были тогда сенсацией, проверили — инженер в это время сидел, — выяснилось, что не врет. Это его заслуга, что нам известен хотя бы тот же Шнирке, что он ас и что начинал Шнирке под именем Ба?ранок. Незадолго до того, как его познакомили с Голианом, Шнирке-Баранок был дважды заброшен к нам. Наши знают его агентуру. Пока она большого интереса не представляет, и потому у нас терпеливо ждут подходящего момента, чтобы всех их взять. Ну, а Шнирке тем временем вербует других… Интересно, а?