— Я прочла, — шепнула Анна. — Она пишет, что хочет вернуться.
— Когда? Да ты успокойся! Когда — не пишет?
— Нет, Дежо, только… что хочет как можно скорее. Он улыбнулся — улыбка больше походила на горькую гримасу, — похлопал сестру по плечу.
— Еще много воды утечет!
— Дежо! — воскликнула Анна. — Не будь таким бессердечным, ты же знаешь, каково мне!
Кухня блестела чистотой. На столе лежала сетка с покупками: молоко и кольраби, черешня, банка сметаны, рис. Над диваном в клетке купалась в своей мисочке канарейка. В подсвечнике стояли две необгоревшие свечи.
— Меня никто не спрашивал?
— Не знаю, я только что вошла.
Он снова похлопал ее по плечу.
— Если будут звонить, — предупредил Голиан, — трубку не снимай, а если кто явится, скажешь — меня нет.
— А ты правда уедешь?
— Да, мне надо отправить телеграмму.
— Ведь можно из дому.
— Нет, никаких телефонных разговоров. И ты никому не звони, ладно?
Сестра кивнула, ожидая объяснения, но он уже ушел. Слышно было, как хлопнула дверь: он остановился на пороге своей комнаты. Потом вышел, запер дверь, дважды повернув ключ.
Почта была неподалеку. Но Голиан тем не менее поехал в машине. Он остановился под самой вывеской «Телеграф — телефон» и вошел в небольшое помещение. Девушка за перегородкой вызывала Попрад и Превидзу, инженер писал адрес: «Иозеф Донат, Братислава…» Он стоял спиной к дверям и не видел, как появился человек лет тридцати пяти с плащом, переброшенным через левое плечо. Голиан подал телеграмму и расплатился. Обернулся — и выражение облегчения застыло на его лице.
— Добрый день, — У незнакомца был приятный, очень молодой голос.
У инженера бессильно повисли руки. Незнакомец приблизился и сказал, улыбаясь:
— Сюда, это единственный выход. — На улице возле «трабанта» он заметил: — Неплохая машинка, съездим куда-нибудь?
Голиан вздохнул и согласился. Они сели. Голиан спросил:
— Куда?
Человек с плащом сунул руку в карман, достал книжечку и сказал:
— Спокойно! Я из госбезопасности, пожалуйста, без фокусов.
4
Вечером громыхал гром, но гроза прошла мимо, обогнув город широкой дугой. Утро было прозрачным и ветреным. Директор Сага брился и думал о вчерашнем дне: разговор с Бауманном, бесконечное сидение на заседании, потом председатель пригласил распить бутылочку вина, он отказался — хотел поговорить с Голианом — и ушел… Ждал долго, сестра инженера рассказывала про шампиньоны и цветы, был уже десятый час, когда он попрощался и вернулся домой, подождал еще, но напрасно.
Перед самым сном вспомнил Шимчика. Знал его лет одиннадцать, когда-то дружили, капитан любил поговорить о рыбной ловле, постоянно расспрашивал о людях с завода и о Голиане тоже. Давно ли все это было? Поинтересовался, кто помог Голиану получить квартиру, предполагал, что директор, когда же Сага ответил отрицательно, с сомнением покачал головой. Тогда на его погонах было всего три звездочки. А вскоре Сага увидел его уже с четырьмя и подумал: «Пожалуй, на пенсию выйдешь майором».
Сейчас директор прикидывал: может, стоит обратиться к капитану Шимчику? Голиана едва ли убедишь, у Бауманна знакомства, он не угомонится, кому-нибудь пожалуется…
Инженера, вернувшегося из эмиграции, поддержали органы госбезопасности. Когда поступило его заявление с просьбой принять на работу, кадровик ездил по делам в Прагу и взял его бумаги с собой, зашел в министерство, и ему решительно сказали: «Пусть работает у вас».
Директор не знал, что делать. А впрочем, как ни крути, а ясности нет: кто же списал эту злосчастную формулу — Голиан или кто-нибудь из молодых, которым Бауманн поручал проводить опыты… Необходимо узнать, известно им что-либо об общем объеме работы, которую они проделали? И в чем суть этого открытия. Эх, следовало бы утром пролистать документацию и, зная, хотя бы приблизительно, о чем речь, вызвать обоих — одного, кажется, зовут Сикора, второго Бауманн называл чаще инженер Стеглик, насколько я наслышан, способный и сообразительный парень…
Он спрятал бритву, умылся и, завязывая галстук, принял решение: «Пусть над этим ломает голову Шимчик».
Анна Голианова вошла в комнату брата.
— Ты когда пришел? — спросила она.
— Поздно, — ответил тот, — а в чем дело?
Анна сказала, что до самой ночи его ждал директор Сага.
— Ну и пусть его…
— Похоже, тебя ничто не интересует.
Он ухмыльнулся и буркнул:
—Да.
На столе лежала открытка со швейцарской маркой. Анна взяла ее в руки; лицо ее осунулось, под глазами залегли темные круги. Нетрудно представить, как сестра провела ночь. Невестку она ненавидела — сначала за то, что брат женился на ней, потом за то, что она его бросила. Это была чисто женская ненависть.
— Не волнуйся, она не приедет, — продолжал Голиан, — просто в голову что-то взбрело, может, затосковала, может, какая-нибудь неприятность. Хотя я верю, что, когда писала, намерения у нее были серьезные. Но все равно она не вернется, испугается, и тогда она тоже испугалась. А ведь могла бы ехать со мной, говорила, что ей предлагают…
— Кто предлагал, люди из Мюнхена?
У инженера задрожали губы. Он кивнул:
— Да, Баранок, лично. Негодяй он, вот кто. Пристанет — не отдерешь.
— И к ней приставал?
— Ко мне. Возможно, к ней тоже, черт его знает, мы с ней тогда уже разошлись, порвали, я был без работы. Вера строила из себя гранд-даму… Половину пособия, что нам давали, выбрасывала на косметику. Однажды я не выдержал — сидел голодный, — в полном отчаянии хлопнул дверьми, потом пожалел… Но было уже поздно: когда вернулся, она исчезла. — Голиан прижал ладонь ко лбу. — Мне ее и сейчас недостает, — прошептал он, — иногда я хочу, чтоб она вернулась. Но нет, не вернется.
— А если вдруг вернется?
Голиан допил молоко.
— Нет, — покачал он головой и, отказавшись от бутерброда с сыром, сказал, что поест с похмелья в столовой селедочки. — Мы сегодня ночью с Эдитой выпили, — объяснил он. — Когда вернулся, хотел и с тобой чокнуться, но ты уже спала.
— Нет, — вздохнула Анна, — не спала.
— Света в окне не было, — сказал Голиан и вдруг заметил, что сестра внимательно рассматривает его рубашку. — Новая, вчера купил, перед самым закрытием, представь, оказался последним покупателем, только ушел — и магазин заперли. Мотор забарахлил, пришлось менять свечи, второпях весь извозился в масле… Думаю, нет, ее уже не отстираешь, взял и выбросил… Все равно была плохонькая… Убери, пожалуйста, эти булки!
Голиан дождался, когда сестра выйдет, и беспомощно огляделся вокруг: стол, старый диван, полочка с книгами, шкафчик… Картины, олеография — Христос, сидящий на скале. Стиснув зубы, он схватил свой портфель. Уже в дверях услышал из кухни голос сестры: «Вернись сегодня пораньше!» — но сделал вид, что не слышит.
В почтовом ящике у ворот газет не было — значит, Сага уже ушел.
Инженер Голиан сидел в своем кабинете и думал: «Здесь работа, а там, за окном, тополя, палатка, скамейки и зелень…»
Кто-то постучал в дверь.
— Лазинский, — представился тучный мужчина в желтой рубашке с воротом нараспашку и сандалиях на босу ногу. — Надеюсь, я не заставил вас долго ждать, мы сейчас быстренько закруглимся.
Сотрудник органов госбезопасности, принесший фотографии, явно спешил закончить работу поскорее и не задавал лишних вопросов. «Может быть, он ничего не заметил, — подумал после его ухода Голиан, — но я просто не знаю, куда девать руки, все время верчусь на стуле, мнусь… Удивительно, но фотографии я разглядел яснее, чем толстое лицо Лазинского».
Зазвонил телефон: Голиан вздрогнул, услыхав голос инженера Бауманна.
— У меня нет времени. — Свой собственный голос он слышал словно издалека. — Если хочешь, часа в два пополудни ила что-нибудь около этого.
— Очень прошу тебя, в два часа уже может быть поздно! — настаивал старческий голос.
В окно было видно солнце, спрятавшееся за облаком, тополя, автобус у забора, за рулем курил шофер. Вахтер учтиво склонился перед Лазинским. И все это, словно далекое ночное море, омывает шум завода. Фосфаты на экспорт, их повезут поезда и пароходы. Ливан, Алжир, Куба…