— Да. Я его знаю, годы вместе проработали, готов снять перед ним шляпу — большой специалист и отличный руководитель: сдержанный, объективный, людей не торопит, но следит, чтоб дело не стояло… Но что касается гро?шей…
— Ну, ладно, вернемся к открытию. Ты и вправду уверен, что формулы списал Голиан?
Сага колебался. Он встал, прошелся к окну и обратно, положил сигарету в пепельницу, потом достал и снова закурил.
— Ну?
— По-моему, почерк его и самописка тоже. У Голиана был ключ от сейфа, он имел возможность познакомиться с расчетами основательно. Для непосвященного эта единственная списанная формула ценности не представляет, и для Стеглика и для того, второго, но… — Он затянулся и погасил сигарету. — Но вместе с тем Голиан — человек прямой. Он — и вдруг кража или какое бы то ни было мошенничество… Голиан обвинил Бауманна в воровстве, сказал это прямо ему в лицо у него в кабинете, так прямо и бросил в лицо. Не могу себе представить, чтобы потом он вдруг спохватился, поднялся наверх, переписал формулу и… Нет, не могу, ты уж извини.
— И что же ты считаешь?
Сага пожал плечами, потом решился:
— Здесь какое-то жульничество.
— Жульничество? — не понял капитан.
— Более того — провокация или шантаж, — мрачно подчеркнул Сага.
— Со стороны Бауманна?
— Да. Но только Голиан вовремя это понял и хотел предвосхитить события, потому и явился ко мне и отдал ключ — ты пойми — мне, директору, хотя ведь не я ему этот ключ вручал. Он хотел остаться чистым, гарантировать себя…
— От шантажа?
— Как знать. Бауманн зубаст.
— Зачем ему топить Голиана?
— Нужно, — подчеркнул Сага. — Именно потому Бауманн настаивал на том, чтобы я поговорил с Голианом, я отказался. Тогда он сослался на вас! Сказал, чтоб я обратился к вам! Очевидно, для того, чтобы я предупредил Голиана и тот испугался…
— А зачем ему это?
— Он хочет, чтоб Голиан с работы ушел. Исчез с нашего завода. Наверное, знал, что Голиан об этом уже подумывает, прочел в его папке черновик заявления, понял, что бумажка так и осталась черновиком, ведь Голиан об увольнении не просил, видимо, раздумал… Бауманн хотел его снова на это натолкнуть, ускорить, чтобы тот исчез во что бы то ни стало. А испугавшись, что я Голиана не отпущу, разыграл всю эту историю с кражей, понадеявшись, что я на Голиана здорово обозлюсь…
— И его заявление подпишешь.
— Да.
— Но зачем ему это?
— Ведь он и сам сказал, что идея принадлежит Голиану. И что существовала работа, которую он когда-то читал. Если она у Голиана сохранилась и тот представит ее и докажет, ну, скажем, некую зависимость или зависимость принципиальную? Такую, за которую надо платить?
— Имеешь в виду деньги?
— Естественно. Старик за деньги удавится.
— Не понимаю. — Шимчик устроился поудобнее. — Ведь если б Голиан даже ушел, все равно материальные претензии он мог бы предъявить, работая и в любом другом месте, не так ли?
— Возможно, что и не так. Человек с его репутацией! Сбежал, вернулся — в нем это сидит, он боится… Знает, что на него косятся, что друзей у него нет, а что касается доверия — похоже, что он уже и сам себе не верит. Ну а старик опасается собственной доброты — если человек на глазах, ему нет-нет да что-нибудь и сунешь. С глаз долой — и угрызения совести утихнут. Вот что мне пришло в голову, но, возможно, все это чепуха.
— Я Бауманна не знаю, — медленно произнес Шимчик. — Ты можешь его сюда пригласить?
— Старика? Хочешь с ним познакомиться?
— Угу.
— Пожалуйста. — Сага пододвинул к себе телефон и набрал номер. — Никто не отвечает, — сказал он.
— Тогда пусть его найдут. У вас ведь есть радиоузел. Директор соединился с рубкой, и вскоре над их головами загремело:
«Товарищ Бауманн, вас просит зайти директор. Товарищ Бауманн…»
— Выключи! — Шимчик встал и потянулся. Ох, уж это ожидание. Директор разбирал почту.
— Нету, — сказал он наконец, — не отвечает. Обычно после такого вызова является сразу.
Зазвонил телефон. Сага снял трубку. Выслушал и, повесив, сообщил.
— Ничего не понимаю. Говорят, поехал с Голианом в город. Вахтер говорит, что на «трабанте» Голиана, что тот его взял с собой.
— Может, сами договорятся? — Капитан смотрел на Сагу внимательными серыми глазами. — Хорошо, что ты меня позвал. Будь добр, дай-ка мне эти бумаги.
— Документацию открытия и папку Голиана?
— Если эти двое найдут общий язык, то непременно сообщат об этом тебе. В таком случае позвони, я все тебе немедленно верну.
— А если нет?
— Тоже позвони. Примем необходимые меры.
— Какие?
Шимчик, убирая бумаги в портфель, ответил, что он не пророк.
— Ты считаешь, что дело серьезное?
Сага не притворялся, он в самом деле был обеспокоен. И Шимчик подумал: «Что его так тревожит, только ли то, что он с Голианом был в хороших отношениях, или, может быть, что-то другое? Боится, что это провокация? Недоброжелателей боится или место потерять? И это возможно, здесь он пригрелся: пятнадцать лет на одном предприятии и все на посту директора, корнями уже врос в свой завод».
Капитан пожал плечами, однако высказал предположение, что ничего серьезного тут нет, и они распрощались.
Перед Лазинским лежали фотографии. Его нисколько не удивило, что капитан Шимчик, его непосредственный начальник, не поленился прийти к нему, хотя такое случалось нечасто. Лазинский доложил:
— Только что говорил с Прагой. Полковник Вондра доволен. Человек на фото, судя по всему, Шнирке. Голиан сразу нашел его в целой группе и заверил, что это Баранок. Сдается мне, что фамилия «Шнирке» ему пока неизвестна.
— Как он вел себя? — поинтересовался Шимчик.
— Когда я показал фотографии?
— Нет, когда увидел вас.
— Да никак, он меня ждал. Вчера днем я ему звякнул, оказал, что приду.
— А зачем придете, тоже сказали?
— Ну, что-о вы! — Лазинский достал из пакета леденец.
— Вы встретились с ним на заводе?
— Да.
— В котором часу?
— Около девяти, хотя договорились на восемь. Я на автобус опоздал.
— Это Голиан предложил в восемь?
— Да. В восемь. Или пораньше. Сказал, что позже у него обычно много работы.
— Он сказал «обычно» или именно сегодня?
— Кажется, «обычно». — Леденец — и опять красная малина — исчез у него во рту. — А почему вы спрашиваете, случилось что-нибудь?
— Когда вы от него ушли?
— Минут через десять. Мы недолго сидели.
— Как он выглядел? Не был ли взволнован?
— Поначалу да, — подтвердил Лазинский. — Как обычно, ведь все волнуются, когда к ним являются из нашей конторы… Потом вроде успокоился, но все время теребил в руках какую-то коробочку, маленькую такую, от ленты для пишущей машинки. Когда я уходил, сунул ее в карман. Говорил спокойно. Сказал, что на фото — Баранок, ошибиться он не может. В Мюнхене неоднократно встречался с ним на одной вилле. Оказал еще, что он совсем не изменился, что это тип мужчины, который до самой смерти остается моложавым. Фотография лишний раз это подтверждает.
Лазинский смотрел на Шимчика, а капитан Шимчик — на фотографии. На одной из них было юношеское лицо с узкими темными глазами, на другой — за длинным столом, уставленным пивными кружками, веселая компания, вероятно, встреча подвыпивших буршей.
Капитан, рассмотрев фотографии, рассказал о своем разговоре с Сагой. Лазинский слушал, малина снова исчезла за его щекой. Когда Шимчик закончил, он заметил:
— Чудно. А вдруг формулы выкрал и впрямь Голиан.
— А если нет?
Раздался телефонный звонок. Лазинский поднял трубку и, сказав: «Да, он здесь», передал ее капитану. Шимчик внимательно выслушал и решительно заявил:
— Разумеется, жду. Да, внизу, у ворот. Пока никому ни слова, шофера не бери. Не бери шофера, понял? Поторопись, жду тебя.
Положив трубку, он молча уставился в пустоту. Потом пробормотал:
— Сейчас приедет Сага и отвезет меня на лоно природы. Полагаю, что вам тоже следует поехать. Голиан погиб, — Шимчик вздохнул и, взглянув на Лазинского, добавил: — Автомобильная катастрофа.
Лазинский схватил портфель и молча, словно нехотя, встал.