Шимчик перевернул открытку и бросил ее на стол.
— Маттергорн, — равнодушно произнес он. — Красивый пик, высокий. Роскошная жизнь, не то что у нас в Татрах, откуда убегают и снова возвращаются, чтобы насыпать в коробочку щепотку земли, праха, — добавил он, как тогда в Михалянах.
Усевшись в кресло, он придвинул к себе кофе и посмотрел на Лазинского. Тот напоминал ему кота, добродушно мурлыкающего кота.
— Ну, давайте рассуждать. У вас есть какие-нибудь предположения?
Розовые губы сложились трубочкой, мелькнули белые зубы.
— Пока ничего, товарищ капитан. Стараюсь понять взаимозависимость между…
— Между смертью Голиана и его историей с Бауманном?
— И это тоже. Когда и где они расстались? О чем говорили? Я жду результатов вскрытия.
— Ну, а когда они будут перед нами, что тогда?
— Тогда мы увидим, что это было убийство. Все время думаю, мог ли Бауманн достать эту ампулу? На химзаводе таких не имеется, по крайней мере так утверждает Сага. Но если человек проработал в химии всю жизнь, у него наверняка есть знакомства… Химики отлично знают, что хлор действует усыпляюще…
— Лишь в значительном количестве.
— Могло быть и значительное, — заметил Лазинский. — Существуют десятки сочетаний. В автомобиле, в такую жару… Голову даю на отсечение, что инженер держал окна открытыми.
— Не обязательно.
— Допускаю, но это не самоубийство. Самоубийца, забрав из банка деньги, перед смертью обязательно переслал бы их. А Голиан этого не сделал, хотя уже заполнил бланк перевода. Сага мне говорил, что Голиан с сестрой очень любили друг друга. — Лазинский улыбался, его гладкое лицо напоминало лицо монаха-чревоугодника. — А если будет доказано, — предположил он, — если будет доказано, что это убийство, что вы тогда скажете насчет Шнирке?
— А почему бы и не Шнирке? -Шимчик казался поглощенным своим кофе. — Если б я был абсолютно уверен, что он действительно здесь…
— Только в этом случае? — переспросил Лазинский и, не получив ответа, продолжал: — Вы все еще не верите, что он может быть здесь?
— Не верю? Разве я это утверждаю? — Шимчик выпрямился.
— Нет, но мне так показалось.
— Правильно показалось, — поддакнул Шимчик, допил кофе и встал. Он подошел к вешалке, где висел его серо-зеленый, поношенный пиджак, медленно надел его и добавил: — Ставлю вас в известность — я эту мысль допускаю, очень, правда, робко, но тем не менее… — Он не докончил и стал искать фуражку, ее нигде не было. Шимчик рассеянно улыбнулся.
— Вы сегодня в гражданском, — напомнил ему Лазинский.
— Верно, верно, забывчивость… — Улыбка сползла с его лица.
— На основании чего вы можете предположить, что Баранка здесь нет?
— Сейчас мне некогда, — ответил Шимчик. — Поймите, я, быть может, глупо опровергаю вчерашнюю свою точку зрения, все заставляет меня заняться этим… — Он глазами показал на стол. — Вас в самом деле ничто не поразило? Вам ничего не говорят эти вещи? — И, не получив ответа, он сказал со вздохом: — Жаль, жаль! — Шимчик казался печальным. Он распахнул дверь и крикнул: — Бренч! — И снова, громче: — Лейтенант Бренч!
Явившемуся лейтенанту Шимчик отдал распоряжение поторопить со вскрытием и химическим анализом, соединиться с криминалистами и узнать, не обнаружено ли что-нибудь ими, приказать Веберу и Смутному опечатать кабинет инженера Голиана, узнать адреса ближайших сотрудников Бауманна, принести их личные дела, личное дело Голиана и Бауманна тоже.
— От Станковича еще не поступало никаких сведений?
Едва Бренч ответил «нет», как зазвонил телефон, Лазинский снял трубку и кивнул: он.
— Станкович?
— Станкович, товарищ капитан.
— Дайте.
Шимчик взял трубку и услышал: «Бауманн сидит в привокзальном ресторане, пообедал, пьет пиво, заказал ром».
— Ему этот ром уже принесли?
— Нет, сидит и ждет, вид у него расстроенный.
— У него что-нибудь есть с собой?
— Ничего, кроме портфеля.
— Сейчас отходит какой-нибудь поезд?
— Нет, — ответил Станкович. — В пятнадцать ноль пять скорый до Праги, после него пассажирский до Вруток. До тех пор — никаких.
— Отлично, времени у нас достаточно. Ждите меня без малого в три на вокзале. Если ваш подопечный уйдет, позвоните, — нет, не сюда, погодите, сейчас скажу.
Он взял телефонную книгу, полистал, нашел и сказал в трубку:
— Номер 29343. Записали? Да, конечно.
Лазинский лениво поднялся.
— Где это? — спросил он.
— Боттова улица. Квартира Голиана.
— А что если там никого нет?
— Позвоните, проверьте, — предложил Шимчик.
Лазинский набрал номер, кто-то сказал «алло», Лазинский не ответил и положил трубку.
— Лейтенант, — приказал Шимчик, — вызовите машину.
Когда Бренч вышел, он поинтересовался:
— Вы поедете со мной?
— Конечно. — Монаха-чревоугодника как не бывало, перед Шимчиком стоял мужчина с твердым взглядом: — Шнирке занимаюсь я. Вы сами об этом вчера официально заявили.
— Но аварией занимаюсь я. И Голиана тоже беру я.
— Официально? — Лазинский не хотел заходить слишком далеко и, чтобы снять напряжение, достал леденец.
Капитан понял и, сказав: «Да», повернулся и пошел. Лазинский, сжав губы, двинулся следом.
В служебной машине было жарко, как в аду.
6
Они вошли в темную неуютную прихожую. Анна Голианова зажгла свет, и они смогли разглядеть ее: стареющая женщина с глубоко запавшими испуганными глазами. Она, вероятно, стеснялась своей робости и, стараясь подавить ее, улыбнулась.
— Что вам угодно? — прошептала она, не поднимая глаз.
Казалось, женщина едва держится на ногах. Словно все уже знает. Шимчик подумал: вероятно, директор живет в этом же доме.
Он спросил:
— Вы уже знаете?
Взгляд женщины не поднялся выше его груди.
— Нет. А что я должна знать?
— Относительно вашего брата.
— Что-нибудь случилось?
Капитан все еще не мог допустить, что Голианова ничего не знает. Он спросил:
— Кто вам сообщил? — И хотя она отрицательно качала головой, продолжал настаивать: — Директор Сага?
— Нет, — ответила женщина. — Я его не видела.
Он никак не мог понять ее испуга, и вдруг его осенило: виной всему их удостоверения!
Когда-то, когда ее брат сбежал, наверняка к ней изо дня в день ходили, расспрашивали, делали обыски…
Шимчик решил сказать ей правду:
— Ваш брат погиб. Его машина налетела на дерево, на старую черешню. За Михалянами. Возле распятия, может быть, вы знаете эти места…
Прихожая была маленькая, без окон. Анна Голианова стояла под равнодушной лампой, заключенной в шар из молочного стекла. Плечи ее тряслись. Прошло несколько секунд, и капитану казалось, будто он слышит, как их отстукивают чьи-то часы — Лазинского или его, — на запястье женщины не было ничего, даже дешевого браслета.
— Очень сожалеем, но это так, — добавил Лазинский. — Смерть наступила мгновенно, он не страдал… Тело находится в прозекторской.
Анна Голианова кивнула. Глаза ее были сухими.
— Это была авария, несчастный случай. Возможно, он был чем-то взволнован или…
Они смотрели на женщину. Та опустила голову и, снова кивнув, застыла на месте.
— Вы не знаете… — несмело спросил Шимчик, — почему?
— Нет, — ответила женщина. — Не знаю, я ничего не знаю. Ее сразу бессильно повисшие не по-женски грубые руки торчали из коротких рукавов темно-красного платья.