— Вертел ручку в обратном направлении. Вместо того чтобы открывать, он закрывал и без того плотно затворенное окно.
— Под влиянием хлора?
— Сто-двести граммов не могут свалить такого здорового парня.
— Но вы слышали, что сказал врач, — настаивал Лазинский. — Он утверждал обратное.
— Да, но он говорил также, что Голиан накануне основательно выпил, — вероятно, выпивал он частенько, — и эти сегодняшние двести граммов были на опохмелку.
— Как же, по-вашему, совершено преступление?
— Очень просто: Голиан кого-то вез. Тот сказал, что не выносит сквозняков. Закрыл окошко возле себя. Голиан же закрыл свое окно. Так они некоторое время и ехали. У убийцы была уже приготовлена ампула, он незаметно сунул ее в портфель, так, чтоб она лежала кнопкой вверх. Затем под каким-то предлогом вылез из автомобиля. Его жертва — Голиан — продолжал свой путь; пиво и водка притупили рефлексы. Находясь в таком состоянии, он не смог сразу осознать, что в машине духота и чем-то пахнет. А когда осознал, было уже поздно. Сначала, вместо того чтоб открыть, он закрывает окно, потом, вероятно, хочет притормозить, но вместо этого прибавляет газ. Это случилось перед самым поворотом. Вы его, этот поворот, знаете — вполне невинный, преодолеть его — пустяк, и рюмка-другая роли здесь не играет, даже для человека физически более слабого это не проблема, а погибший был здоровым мужиком. По крайней мере внешне, хотя я верю врачу насчет инфаркта. Но он-то чувствовал себя здоровым.
Лейтенант говорил флегматично, лениво моргая глазами. Голос у него был глуховатый, руки длинные, на горле явственно выпирал кадык. Лейтенант смотрел на Шимчика.
Капитан молча встал и закурил, он стоял, опустив голову.
— Предположим, — рассуждал он, — что вы правы, но в вашей версии имеются пробелы. Например, ампула. Голиан сам химик, он знает, зачем применяют этилхлорид. Он и сам мог достать этот химикалий.
— Где? — спросил Лазинский.
— Затем отпечатки, — продолжал Шимчик, словно не слыша, — на ампуле их нет, допустим — и это логично, — преступник действовал осторожно, он держал ее в носовом платке. Но почему в таком случае он не был осторожен все время? Почему оставил отпечатки на дверцах и на ручке под правым окном?
— Перчатки летом? Слишком нелепо, — спокойно ответил долговязый лейтенант. — Возможно, он не хотел рисковать, кто его знает, побоялся спугнуть Голиана; увидев перчатки, тот насторожился бы и не посадил его в свою машину.
— Как вы считаете, где Голиан взял пассажира? Здесь, в городе?
Гаверла пожал плечами.
— Скорей всего, в Михалянах, — сказал Лазинский.
— После того, как уехал от Бачовой?
— Возможно, все было иначе, версия о пассажире может оказаться несостоятельной.
— Он вез Бауманна, — напомнил Шимчик.
— Но только Бауманн вылез из машины еще на улице Красной Армии.
— Это он так говорит, — пробормотал капитан. — И это надо установить. Если он не лжет и Голиан действительно заправлялся бензином…
— Он действительно заправлялся, — сказал лейтенант. — Бак был полон.
— Для меня Бауманн вне подозрений. Убийцей он не выглядит, — воскликнул Лазинский.
— Не спорю. Уже судя по тому, как он реагировал на сообщение о гибели Голиана. Но это не исключает, что в убийстве он мог принимать участие. Косвенное. Ведь смерть Голиана может быть ему на руку.
Капитан взял телефонную книгу и нашел номер бензоколонки на улице Красной Армии, набрал и услышал низкий, хриплый голос: да, пан инженер — он его знает — заправлялся утром, да, полный бак и канистра. Обычно столько не берет, литров пятнадцать, не больше, раза два в неделю. Почти всегда один, но иногда и с дамочкой, брюнетка с большими глазами. Нет, извините, не знаю, но только не жена…
— Сегодня утром он был один?
— Да, утром он всегда приезжает один.
— Какое у него было настроение?
Низкий хриплый голос этого не знал.
— В котором часу приезжал?
— После десяти, четверть одиннадцатого или около этого.
Шимчик положил трубку и заметил:
— Бауманн говорил правду, я имею в виду пока только бензоколонку. — Потом, обращаясь к Гаверле, поинтересовался:
— Вы сравнивали отпечатки пальцев?
— Пока обнаружены отпечатки только Голиана, — ответил лейтенант неохотно, как бы отмахиваясь от ненужного вопроса, и капитан понял его.
— Товарищ Бренч вам ничего не передавал?
— Пришел с какой-то папкой, он ждет результатов из дактилоскопической лаборатории.
Но Бренч, постучавшись, уже входил в комнату. Он доложил, что работа над отпечатками, вероятно, затянется, пока ясность внесена только в двух случаях. Одни принадлежат погибшему, другие…
— Я был без перчаток, — перебил его Шимчик, — вторые мои?
— Да.
— Где в документации научного открытия обнаружены отпечатки пальцев Голиана?
— Практически везде, — ответил лейтенант Бренч. — Их там сотня.
— И на последних страницах тоже?
— И на последних, товарищ капитан, но там есть и другие.
— Скорее всего, Бауманна. — Лазинский засмотрелся на муху, которая лезла вдоль трещинки в стене.
— Два отпечатка, — сказал Бренч, — во всей работе их четыре.
— С моими?
— Без ваших.
Лазинский собрался было что-то сказать, но раздумал. Рука капитана Шимчика потянулась к телефону. Гаверла достал сигарету.
— Еще одни принадлежат Саге. — Шимчик опустил трубку. — А вторые нам… — Он не закончил и улыбнулся. — Если все это не случайность.
Надо сказать, что в случайности он не верил: расследование дела усложнялось. Гримаса, исказившая лицо погибшего, была словно крик отчаяния, как будто Голиан потерял последнюю надежду всего за несколько минут, самое большее за час до смерти. Отпечатки пальцев, неизвестно кому принадлежащие, ведут к прошлому, вероятно, связаны с чем-то давним. Папка с документацией вот уже двадцать часов находилась в сейфе директора, не из-за нее сегодня отчаивался Голиан. Сегодня случилось иное — произошло убийство.
В руках у Бренча был портфель, Шимчик предполагал, что в нем рукопись Бауманна. Он попросил лейтенанта достать ее и положить на стол.
— Это анкеты и личные дела из отдела кадров, — пояснил Бренч. — Не знаю, все ли, что вы велели.
— Кабинет Голиана опечатан?
— Туда пошли Вебер со Смутным. Сообщили, что опечатан.
— Когда они вернулись?
— Только что, — ответил Бренч.
— Где адреса сотрудников Голиана и Бауманна?
Лейтенант молча протянул лист бумаги. Шимчик пробежал его, большинство имен ему ничего не говорило. Он подал бумагу Гаверле и попросил переписать.
— У всех проверить отпечатки пальцев?
— Разумеется. Когда вы сможете их получить?
— Завтра к десяти. — Гаверла погасил сигарету,
— А идентификацию отпечатков в исследовании и в автомобиле?
— Это не так просто. В картотеке их, вероятно, нет.
— Сделайте все, что возможно. — Шимчик подал ему руку и сказал: — Спасибо, ваша версия может нам помочь, хотя я считаю, что и тут не все сходится. Но ваше предположение насчет ветровичка…
Гаверла улыбнулся и тряхнул рукой с длинными костлявыми пальцами.
Капитан улыбался рассеянной улыбкой человека, думающего о чем-то своем. Лазинский наблюдал за ним: «Может быть, его что-то мучает, скорей всего, этот ветровичок. Если да — мы идем одним путем, значит, старик понял, что остальные пункты теории Гаверлы не стоят и ломаного гроша, особенно насчет пассажира, ехавшего с ним вместе, Бауманн-то до Михалян не доехал, а оттуда уже…
Правда, встреча с Бачовой может оказаться ключом ко всей этой запутанной истории: двое в мансарде, «трабант» перед домом — что, если инженер не запер машину? А если и запер — обычный стандартный замок, что стоит его открыть?»
Лазинский вздрогнул, капитан говорил громче обычного:
— Послушайте, товарищ лейтенант, вчера Голиан давал телеграмму, отправляйтесь на почту и принесите бланк, я хочу видеть почерк. Просто переписанного текста недостаточно, ясно?
Шимчик уже не улыбался, немолодое, в морщинках лицо стало твердым, серые глаза сузились.
Анна Голианова не удивилась, увидев их. Сказала «пожалуйста» и распахнула двери. С их первого визита прошло немного времени, но она успела слегка привести себя в порядок и надеть черное траурное платье, в котором когда-то проводила на кладбище родителей. Это было вскоре после войны, с тех пор она похудела и платье мешком висело на ее неестественно сгорбленных плечах.