Лазинский опустился в кресло и спросил:
— Что вы имели в виду, говоря о Вондре?
— Я? — Шимчик встал, как будто вспоминая, хотя он все отлично помнил. — Когда это?
— Когда мы вышли от Бачовой.
— Да, да, было такое дело. Ничего особенного. Просто надо звонить в Прагу.
Лазинский кивнул, да, конечно, в Прагу надо звонить. Но чувство, что капитан чего-то не договаривает, не оставляло его.
— А я пока буду у начальства, — добавил Шимчик.
— Будет исполнено. Что сказать товарищу полковнику?
— Доложите, как обстоят дела. И скажите, что мы просим сообщить те, давнишние сведения Голиана. Обнаружен ли кто-нибудь из агентов, им указанных. А если нет… Хотя ладно, этого мне более чем достаточно.
— Почему эти старые сведения вас так интересуют?
— Хочу понять Голиана.
— Товарищ капитан, мы расследуем причины его гибели.
— Вероятно, тут есть что-то еще. Причины мне достаточно ясны.
— Убийство? Кто убийца?
Но Шимчик словно не слышал. Стоял, курил.
— Вы уже поверили в Шнирке?
— Да. Он, конечно, существует. Сидит себе дома и посмеивается, что здорово нас облапошил. Хотя весьма возможно, что его смех скоро оборвется…
— Где он? Где-нибудь в ФРГ?
— Это не столь важно. Смех его оборвется, как только он узнает, что инженер погиб. И — можете отнестись к этому скептически, дескать, фантазия старика! — как только узнает еще об одной смерти.
Лазинский застыл на месте.
— Где? Какая смерть?
— Где-то здесь. Не выпытывайте, я еще и сам не знаю.
— Ничего не понимаю. Умрет еще кто-нибудь?
— Уже умер, — тихо произнес Шимчик. — Я думаю, что Голиан тогда надул наших коллег из Праги. Хотя вопрос о господах из Мюнхена остается открытым: сделал ли он все то, что они требовали от него. Он, безусловно, добился доверия наших товарищей из органов госбезопасности и отлично закрепился на таком месте, которое устраивало его и его шефов. Господ из Мюнхена, — Шимчик стряхнул пепел.
— Вы полагаете, — Лазинский слышал свой голос издалека, словно чужой, — вы считаете, что он был шпионом?
— Черт его знает, пока у меня нет доказательств. Несмотря на то, что он хотел еще раз сбежать.
— Согласен. Но хотел ли Голиан бежать за границу?
— А документы в его портфеле? Вы только подумайте.
Лазинский молчал. У него была своя версия, и он не хотел ее обнародовать, «терпение, терпение, может быть, осталось всего несколько часов».
— Нет, — упорствовал капитан Шимчик, — ему необходимо было бежать, и именно за границу. Еще недавно, позавчера или неделю назад, он чувствовал себя в безопасности, выжидал, но его уверенность вдруг рухнула, рассыпалась, словно карточный домик.
— Вчера? А вы не переоцениваете открытку его жены?
— Нет. И Бауманна тоже.
— Возможно, не Голиан списывал формулы, наши ребята нашли там и другие отпечатки пальцев. Кроме того, если вы не ошиблись и Голиан действительно занимался шпионажем, — такую школьную ошибку он не мог бы совершить. Скандалить с Бауманном, делать вид, что его обокрали, более того, оставить столь явственные отпечатки на его бумагах. Ведь это же…
— Конечно, — перебил его Шимчик, — шпион такого не натворит, про такое писали лишь в плохих детективных романах, где западные агенты были круглыми идиотами. Но здесь имеются кое-какие детали: например, неожиданные события, фактор времени. А что, если у него вдруг под ногами начала гореть земля? Это уже не пустяк. Вдруг вся история с открытием и документацией Бауманна — мошенничество?
— Значит, вы и старика подозреваете? — удивился Лазинский.
Их поездка на вокзал за Бауманном, интерес к тому, как он будет вести себя, узнав о гибели Голиана, список сотрудников, отпечатки пальцев — как доказательство… Дурит Шимчик, что ли? Годы и годы ругал Швика, защищал людей от болезненного недоверия и вдруг — сам!
— Все совсем наоборот. — Взгляд Шимчика скользнул и остановился на уродливой черепахе. — Но только это зависит от точки зрения!
— Точка зрения, товарищ капитан, если я вас, конечно, правильно понял, точка зрения такова: сейчас мы не имеем никаких доказательств!
— Нет, это не так, одно доказательство у нас есть, и довольно серьезное. Ведь Бауманн держал свои бумаги в том же самом сейфе, от которого были ключи и у покойного. Более того, эти ключи он дал Голиану сам. Зачем?
— Но его опыты? Стеглик и его коллега тоже инженеры, специалисты, почему они оба стояли горой за открытие, когда говорили с Сагой? Ведь они сами эти опыты проводили! Понимали дело! Неужели и они клюнули на липу вместе с Голианом?
Солнце садилось, наступил душный июньский вечер. Юноша, загоравший на плоской крыше против их окон, складывал одеяло. Его стройная спортивная фигура четко выделялась на фоне неба.
— Речь могла идти о каких-то других опытах, — сказал Шимчик, все еще не поднимая головы.
— Опыты уже настоящие?
— Конечно.
— А в сейфе — камуфляж?
— Да.
— Для того, чтоб Голиан попался и Бауманн мог его отсюда выжить?
— Так говорит Сага, чтобы очернить Бауманна. Он старика не любит.
— Возможно, у него есть причины, — заметил Лазинский.
Шимчик ушел, еще раз напомнив, что надо дозвониться в Прагу. Лазинский кивнул и пододвинул к себе телефон. Хотелось есть, мучила жажда и одолевало смятение: уж очень уверенно говорил Шимчик. «Ну да ладно, — успокоил он себя, — я ведь тоже уверен в своей правоте» — и, подняв трубку, он набрал нужный номер.
Через час вернувшийся от начальника Шимчик уже не застал Лазинского. На журнальном столике лежала наскоро нацарапанная записка: «Бренч принес телеграмму, она у вас на столе. Я отправил его обратно на почту выяснить, кто звонил по междугородной в Михаляны. С Прагой говорил, подробности при встрече. Если уйдете, оставьте распоряжение».
Капитан скомкал записку, взял телеграмму и несколько раз прочел: «Поздравьте пожалуйста моего имени Верону. У меня нет адреса. Приветом Дезидер Голиан».
Он задумчиво взял бумаги инженера и долго перелистывал, пока нашел несколько строк, написанных от руки, сравнил с телеграммой и кивнул: слова на бланке были написаны нервным почерком взволнованного человека. К тому же этот человек явно спешил. Более спокойно написан адрес: «Иозеф Донат. Братислава. Авион».
Он усмехнулся, вспомнив Сагу. Директор говорил о девочке и о каких-то людях в Авионе, которым он передал посылку. Они живут «на улице, где профсоюзы», «напротив когда-то была «Deutsche Partei». Фамилия начинается вроде бы на «До». Наверное, Донат.
«Навряд ли эта Верона — дочка Донатов, — подумал капитан, — в позапрошлом ей было одиннадцать, сейчас тринадцать… Тринадцатилетние девочки не меняют адреса, они живут дома, с родными. Значит, это другая Верона, постарше, если только…» Капитан опять усмехнулся. Днем в Михаляны звонила женщина. Скорее всего, с переговорного пункта, голову на отсечение, что Бренчу не удастся выяснить… Усмешка сошла с лица, Шимчик набрал номер коммутатора.
— Братислава занята, — ответила телефонистка, — подождите, товарищ капитан.
— Долго?
— Не знаю, потерпите несколько минут.
— Пошлите мне кого-нибудь, кто в совершенстве владеет немецким, — распорядился Шимчик, повесил трубку и достал газеты.
«Фольксштимме» он отложил и принялся за объявления в «Праце».
9
В эспрессо напротив желтого дома воздуха практически не было — посетители дышали пивными парами и дымом. Лазинский скорее угадал, чем разглядел официантку, направился к ней и показал документы Голиана с фотографией.
— Я его знаю, — сразу же подтвердила та, — он сегодня днем у нас был. Заходит частенько, но все больше по вечерам — выпить, закусить.
— А сегодня?
— Бутылка пива и граммов пятьдесят крепкого. После вчерашнего. Вчера поддал основательно.
Это было уже ново.
— Когда? — спросил Лазинский.
— Что-то между семью и восемью.
— Один?
Официантка кивнула и на минутку отошла. Она получила деньги и отдернула колено от чьей-то волосатой руки. Когда женщина вернулась, Лазинский продолжил: