— Ампула?
— Ампула! — твердо ответил Лазинский.
— Несмотря на бумажку с формулой?
— Несмотря, товарищ капитан. Плевать Шнирке хотел на формулу, ему нужно было…
Лазинский сделал паузу и развел руками…
— Продолжайте, — настаивал Шимчик, хотя понял, что означает этот жест.
— Это все, дальше пока лишь предположения. Но на них у нас нет времени.
— Хорошо. — Шимчик закурил. — Действительно, времени у нас нет. Вам нужно спешить к Саге, мне сидеть и ждать… Несчастные телефонные разговоры задержат меня до ночи, а то и до утра… Жена звонила, взяла билеты в кино, вчера вечером я ей пообещал — совсем забыл. Вроде вас, хотя вы не о кино забыли.
— А о чем?
— О некоторых деталях, которые, вероятно, имеют прямое отношение к Шнирке. Ведь если такой агент является к нам, то наверняка ради какого-то тонкого дела, а не за тем, чтобы пришибить незначительного Голиана, между прочим рискуя. что инженер перед смертью каким-то образом выдаст его. Это, во-первых. Во-вторых, если Шнирке даже все-таки убил его, то лишь по крайней необходимости, по какой-то неожиданной причине, чтобы развязать себе руки.
Лазинский, казалось, растерялся.
— Следовательно, вы считаете, что экспресс в Германию отпадает?
— На сей раз решительно отпадает, — уверенно ответил Шимчик.
— Значит, в Прагу не звонить?
— Отчего же? В Прагу мы позвоним, товарищу Вондре следует выслушать и вашу версию. Не насчет эспрессо, нет, ее оставьте при себе, дело в другом. Тот факт, что Голиан и кто-то, некий икс, судя по всему, встретились, освещает все происшествие с новой стороны, и лично я… Но об этом в другой раз, а теперь ступайте к Саге. Я вас подожду, у нас тут осталось кое-что недосказанным.
— Будет исполнено! Но я никак не пойму…
— Чего не поймете?
Лазинский направлялся к дверям. Он, казалось, не собирался отвечать, но, остановившись, пояснил:
— Что не досказано?
— Я говорю, что не все сказано — по работе.
Шимчик пододвинул к себе «Фольксштимме».
— Все остальное сейчас… хотя я тоже самолюбив и не прочь похвалиться, но все — после работы. Нам следовало бы как-нибудь сесть и потолковать, как мужчина с мужчиной…
Лазинский молча переминался с ноги на ногу. С его лица сползло привычно насмешливое выражение.
— Согласен, — выдавил он, — посидим за бутылочкой вина. Разрешите идти, товарищ капитан?
— Добро, за бутылочкой вина. Я — за!
— Но, увы, врач запретил вам пить!
Шимчик поднялся. Лазинский со своим обычным выражением насмешливого превосходства захлопнул за собой дверь.
Капитан Шимчик сосчитал до пяти. И еще раз до пяти. Потом встал, затворил окно и так и остался стоять, глубоко вздыхая и стараясь стряхнуть с себя раздражение.
— Черт знает что, — думал он, — хотя мы друг друга стоим. Какое высокомерие! Когда он говорил об эспрессо, то даже не скрывал, что считает меня глупцом… Но только рано радуешься! Шнирке в Михалянах не был и никогда не будет. Шнирке — мыльный пузырь, который выпустили в Мюнхене или где-то там, чтоб мы поверили и погнались за ним. А пузырь лопнет, как только настоящий агент выйдет на сцену. Если только я не ошибаюсь, а я не могу ошибиться! Лазинский, Лазинский, в твоей версии есть несколько разумных доводов — они возникли у нас обоих, хотя и на разных основаниях. Они-то и свидетельствуют о том, что я взял верный след.
Шимчик отошел от окна. На письменном столе его ждала австрийская газета, в ней страница с переводом рубрики объявлений. Он сидел над ними более получаса, но напрасно. Объявления как объявления, ни одно из них не перекликалось с подчеркнутым предложением газеты «Праца» предоставить работу опытному инженеру-химику. В австрийской не было даже малейшего упоминания о чем-либо подобном. Ничто не указывало ни на аналогию, ни на шифр. Но капитан Шимчик упрямо искал. Голиан не шутки ради задумал подать заявление об уходе. «В этом должно что-то быть», — говорил себе Шимчик. Садился и снова изучал «Працу», отхлебывая остывший кофе. Мелкие буквы молчали, исчезали, а с ними исчезали и последние вспышки раздражения против Лазинского… «Нет, нету у меня ненависти, да и у него тоже, это недоразумение, просто у обоих горячие головы. Два петуха на одном дворе, я постарше, он получил повышение на год раньше, он попроворней, а я медлительный дед…»
Шимчик улыбнулся и зажег свет. В пепельницу полетела еще одна спичка. Из тонкой сигареты вился прозрачный дымок. Радио на площади смолкло.
10
Казалось, директор Сага рад визиту Лазинского. Он пригласил его в просторную угловую комнату, затворил балконную дверь и зажег свет. Сел напротив в кресло с пестрой обивкой, предложил водки и зоборского вина, а когда Лазинский отказался, заговорил:
— Я только что собрался звонить вам. Насчет хлорэтана. Выяснял у множества сотрудников. Мы его не применяем и на складе не держим. Скажите товарищу капитану, когда его увидите. И еще — но только это вопрос деликатный — похороны: венки, речи от руководства заводом, от профсоюза… Не только над могилой, но и у нас… Ведь Голиан когда-то бежал за границу, да и сейчас… Кража формулы и прочее…
— Вы сами должны решать, нас это не касается, — ответил Лазинский.
— Даже если Голиана убили?
— Кто вам это сказал? — заерзал в кресле Лазинский.
— Его сестра. Я там был час назад, ходил выразить соболезнование.
— Она говорила, что это убийство?
Сага кивнул.
— А что еще?
— Больше ничего, плакала только. Я ее понимаю, она одинока — у нее никого нет, для замужества стара. Она жила только для брата. Это была необыкновенно трогательная любовь, прямо из другого века. Сейчас между родственниками отношения иные.
— Скажите, а Голиан так же хорошо относился к сестре?
— Не столь явно проявлял свои чувства, но мне казался очень внимательным, каким-то домашним. Летние воскресенья любил проводить у себя в саду…
— А она?
— И она тоже. В хорошую погоду — всегда с книгой или за работой.
— Вчера вечером она беспокоилась, что брат долго не возвращается?
— Конечно. Вставала, подходила к окну, прислушивалась.
— Вы говорили о нем?
— Ничего конкретного, только почему его нет и где он может быть в такой поздний час.
— Сестра не обмолвилась, что он может быть у Бачовой?
— У дантистки? Нет, вероятно, не думала, что я о ней знаю.
— А про его бывшую жену не упоминала?
— Анна ее терпеть не могла, — ответил директор. — Голиан мне как-то намекнул, и я знал, что тут надо быть осторожным. Он — правда, намеками — давал понять, чтоб о ней я не говорил при сестре.
— Она не дала вам понять, что его бывшая жена собирается вернуться?
— Кто? Его жена?! К нему?!
Лазинский отметил про себя искреннее удивление директора и перевел разговор на другое. Поинтересовался, хорошим ли специалистом был инженер Голиан.
— Но только честно, забудьте, что он мертв, говорите, как о живом.
Директор, не колеблясь, твердо заявил:
— Отличный!
— Инициативный?
— Не сказал бы, но безукоризненно аккуратный и добросовестный. На него можно было положиться. Голиан не выносил халтуры, не подгонял работу под сроки…
— Имел отношение к исследовательской работе?
— Нет, я распорядился, чтоб не имел. Поймите, после его побега… Он занимался производством. Эта несчастная история с Бауманном — исключение, и я думал уже об этом и могу объяснить не только тем, что Бауманн выхватил из работы Голиана рациональное зерно. Когда ваши предложили взять Голиана к нам на завод, большинство из руководства были против, а особенно Бауманн.