Лазинский ждал еще минут пятнадцать. Свет из витрины магазинчика на площади позволил разобрать надпись на банках: «Full cream condensed milk. Swiss made» — сгущенное молоко! Банки не распечатаны.
Около полуночи банки были уже у Шимчика. Лазинский молча положил их на стол и сказал:
— Допускаю, что кое в чем я заблуждался.
— В чем же? — Шимчик отхлебнул кофе.
— Голиан-таки перехитрил наших пражских коллег. Мне не ясно, зачем он назвал им Шнирке, хотя, возможно, поддерживал с ним постоянную связь.
— Из-за этих двух банок сгущенки?
— Товарищ капитан, в них, безусловно, что-то есть. Между прочим, я отправил на Боттову улицу Вебера, Анна Голианова банки не просто выбросила, не исключено, что за ними кто-нибудь явится.
— Уж не Шнирке ли? Лазинский сел.
— Да.
— Не верьте в привидения, коллега. Чем быстрее вы поймете, что его здесь вовсе не было и что Голиана он не убивал, тем лучше. С Вондрой я говорил, доложил ваши соображения насчет западного экспресса. Вондра редко кого-нибудь хвалит, но о вас высказывался положительно, сказал, что вы чрезвычайно проницательны. — Шимчик улыбнулся и приказал: — Ступайте с этими банками вниз, пусть их проверят, а сами возвращайтесь, я хочу сообщить вам кое-какие новости. И попрошу: принесите все магнитофонные записи, и в том числе запись вашего утреннего разговора с Голианом. Я пробуду здесь всю ночь, я и жену предупредил об этом.
Шимчик, сгорбившись, сидел за столом, перед ним чашка с неизменным кофе и «Фольксштимме», портфель погибшего инженера и пепельница, полная окурков. Настольная лампа освещала казенный чернильный прибор, зеленый сейф, кресла и секретер и красную дорожку ковра с распластавшейся керамической черепахой.
— Вот и я, — сказал Лазинский, — Храстек при мне открыл банки. В каждой было настоящее сгущенное молоко, а в нем пленка.
— Какая? — Шимчик выпрямился.
— Микропленка. Он побежал в лабораторию проявлять. Обещал сообщить, как только проявит. Что с вами, товарищ капитан? Вам плохо?
— Нет, нет, это пройдет, — ответил Шимчик. — Давайте по порядку.
Они разобрали разговор с Бауманном и прослушали магнитофонную запись вечерней беседы с Сагой.
— Рассуждая о причинах обмена Голианом квартиры, мы не должны забывать о том факте, что Ульрих сбежал за границу. Это может играть какую-то роль в данном деле, хотя и не обязательно. Однако во всем следует основательно разобраться, особого труда это не составит. Голиан, вернувшись из Мюнхена, попросился сюда, к нам. Ну, что ж, его право — хотел быть с сестрой, Анна к этому времени уже жила здесь, хотя и в полуподвале. Но если бы оказалось… Погодите, может быть, мы все узнаем сейчас же.
Он взял телефонную книгу и набрал номер. На другом конце провода ответил сонный женский голос. Шимчик назвал себя и попросил позвать к телефону мужа.
— Это вы, товарищ Сага?
— Я. Тебе чего? Я уже сплю.
— Извини. — В тоне Шимчика не было раскаяния. — Мне надо разобраться в истории с квартирой инженера Голиана. Речь пойдет не о последней, а о той, другой. Голиан, когда вернулся из Германии, подавал заявление на квартиру?
— Инженер? Ну, конечно, в горсовет, мне об этом сразу же сообщили. Ему ответили, что нет никакой надежды.
— Ответили, как только он подал заявление?
— Вероятно.
— Ну, а дальше как было дело?
— Не могу тебе сказать, не знаю. Но думаю, что Голиан с этим смирился.
— Почему ты так считаешь?
— Почти на каждом собрании речь идет о жилплощади. Положение сложное, за Голиана никто не ходатайствовал. Он и сам не очень-то просил. Наверное, понимал, что есть более нуждающиеся, есть очередники, да и по другим причинам ему светит мало. Хотя бы из-за жены, она ведь осталась в Германии, а они к тому времени еще не были разведены…
— Понятно. И еще один вопросик, коль скоро я тебя разбудил… Помнишь о том, что ты когда-то привез Донатам из Вены консервы?
— Не Донатам, а девочке, — не очень уверенно возразил Сага.
— Пускай девочке, какая разница. Что это были за консервы?
— Почем мне знать… кажется… Нет, не сардины и не мясо, внутри что-то плескалось… Точно не помню, пожалуй, фруктовый сок.
— Гм, а сгущенное молоко не могло быть?
— Возможно, — допустил директор, — две продолговатые банки, то ли сок, то ли молоко.
— Значит, две банки.
— Две, — решительно сказал Сага.
— Ты передал их девочке из рук в руки?
— Конечно. И шоколад и остальное.
— И что она?
— Поблагодарила и все. Шоколад схватила и тут же стала грызть, а консервы взяла та женщина.
— Понесла в чулан?
— Не знаю, наверное, унесла в чулан.
— Она унесла только консервы?
— Насколько мне запомнилось — да, — сказал Сага, — но я все время наблюдал за девочкой, для нее существовал лишь шоколад, она ела и смеялась, я еще подумал: бедняжка — уж очень она бледненькая.
— А сами Донаты?
— Квартира великолепная. Обстановка, ковры, цветы… одеты… Они же не знали, что я приду.
— А какая тогда была погода, не помнишь?
— Точно не помню, но дождь не лил, это уж факт. В парке перед Авионом играли дети, кормили голубей… Начало мая — пятого-шестого, пополудни. Кажется, так.
Он расчувствовался. Словно бы через два года все еще видел перед собой майский садик возле автобусной станции, голубей, скамейки, детей… «Его гложет совесть, — усмехнулся Шимчик — поет, лишь бы не молчать!»
— Спасибо, — сказал он, — спокойной ночи, — и медленно положил трубку.
Лазинский тоже усмехнулся.
— Значит, банки были получены инженером от жены, — заметил он. — Через несколько лет после развода. Если Сага не лжет, то она просила ничего не говорить бывшему мужу об их встрече в Вене. Чтоб он, бедняга, не затосковал… Из Братиславы еще ничего не было?
— Насчет Доната? Сообщили, ищут его, вроде бы ушел вечером с женой в кино. Так он сказал соседям.
— А в его квартиру звонили?
— Кто? Наши сотрудники или соседи?
— Наши сотрудники.
— Я думаю о ребенке, — ответил Лазинский колко. — Полагаю, что тринадцатилетние девочки не ходят вечером в кино. Наши сотрудники звонили, но им никто не открыл. Вам не сказали, в котором часу это было?
— Говорили, что-то около половины десятого, наши собираются еще раз туда зайти.
— Следовательно, мы можем предположить: первое, что у девочки очень крепкий сон и звонок не разбудил ее, второе — вчера вечером ее не было дома, и третье… — Лазинский умолк, — и третье, что девочка-камуфляж. Донаты от жены Голиана знали о том, что должен прийти Сага, и на этот день пригласили чужую девочку. Соседскую или с улицы. Естественно, лишь в том случае, если Сага не солгал.
— В чем вы его подозреваете? — Шимчик быстро выпил кофе и отодвинул чашку.
— Еще и сам не разобрался. Но Сага жил в одном доме с Ульрихом, потом с Голианом, привез из Вены эти банки. Он по ходу следствия постепенно сообщает все новые факты. Пока ведется следствие — по каплям, Я не могу избавиться от подозрения, что каждый раз, как только становится горячо…
— Кому горячо? Ему?
Лазинский пожал плечами.
— Кто знает!
— И еще кое-что: срочный телефонный разговор с Михалянами велся из переговорной в Карлтоне. Телефонистка сообщила, что вызывала женщина, уже немолодая, блондинка. Она эту женщину видит впервые и не обратила на нее внимания. На переговорной было много народу, шумно, люди вызывали Чехию, заграницу, разве упомнишь женщину, говорившую с какой-то деревней! Поиски, конечно, ведутся, но сомневаюсь, что удастся выяснить, кто она. С Донатом дело более верное — телеграмма у нас в руках, он не сможет утверждать, что не знает никакой Вероны. Бренч проверил, может быть, вас удивит, но Голиан действительно выиграл в спортлото двенадцать тысяч восемьсот шестьдесят крон. Сестра говорила правду. И еще мы сравнивали четвертые отпечатки пальцев на документации и отпечатки в «трабанте». Справа от шофера. Их оставил Бауманн, тут правда ваша. На документации — Сикора. Но только нас это не интересует, документация Бауманна — тоже камуфляж, — Шимчик победоносно взглянул на Лазинского, — как предполагал я.