Шимчик долго молчал, потом спросил:
— Кому? Официантке из эспрессо или вам?
— В существование господина Шнирке и в то, что на сей раз полковник Вондра не ошибся?
Шимчик, не говоря ни слова, смотрел вперед, он не замечал ни людей, ни магазинов, ни идущей впереди зеленой «победы», в которой сидели водитель и лейтенант и позади — невысокий узкоплечий инженер Стеглик. На окне лежал портфель, который захватил Бренч, в нем что-то погромыхивало, должно быть, молоток или отвертка… Чтобы попасть в дом… «Попасть в дом, — повторял про себя Шимчик, словно заклинание. — Может быть, сейчас все подтвердится, может быть, там…» — Он нагнулся и через силу, явно принуждая себя, заговорил:
— Далма Штаглова — она же Верона — и Донат отрицают встречу с Сагой, сгущенное молоко и девочку…
Город остался позади, дорога шла вверх, впереди вставали горы.
— Любопытно, — спокойно заметил Лазинский. — Нам теперь практически ясна вся картина, судя по всему, мы напали на целую сеть, это подтверждают факты; телеграмма Голиана уведомляла Штаглову о прибытии Шнирке, срочный разговор с Михалянами был, очевидно, заранее договоренной уловкой, Штаглова знала, где искать Голиана, и ждала лишь приказа, где и когда встретиться… — Он усмехнулся. — Инженер Голиан не думал об ампуле с газом. Более того, забыл многое, что обязан был помнить, растерялся… Запил! Шнирке выбил его из колеи, все случившееся оказалось выше его сил…
— Нет, может быть, все совсем не так, — заметил Шимчик. — Что-то слишком уж гладко, без сучка, без задоринки, на практике обычно так не бывает — меньше стройности, меньше порядка. — Он стиснул зубы и спросил: — Вам такое известно?
— Что именно, товарищ капитан? — словно милостыню бросил ему вопрос Лазинский.
Или, может быть, Шимчику это показалось? И Шимчик, овладев собой, продолжал:
— Я все время думаю о человеке, что торчал около завода, и о том, в эспрессо. По описанию, нами полученному: портфель, плащ, не картавит — все это удивительно банально, подойдет к кому угодно. На вашем месте я прикинул бы, не о разных ли двух людях говорят свидетели? Того, у завода, я, предположим, принимаю, хотя почти убежден, что это не Шнирке. Человека в эспрессо — исключаю. Он, я уверен, к нашему делу не относится, это не агент, потому что агент уже…
— Неужели ушел? — ехидно засмеялся Лазинский.
— Да.
— Куда же, товарищ капитан?
Зеленая «победа» свернула на проселок.
— Далеко. Я бы сказал за реку.
— За какую еще реку?
Шимчик не ответил, зеленая машина остановилась. Стеглик и Бренч вышли и дожидались остальных. Метрах в ста начинался лес. Через пять минут они уже были на полянке. Вот и дача. Все двинулись к дому. Стеглик впереди, Лазинский — замыкая шествие. Они подошли к дверям, капитан Шимчик, с бледным, напряженным лицом, остановился и, переведя дыхание, словно после большого физического напряжения, приказал:
— Товарищ лейтенант, приступайте!
Бренч достал инструмент. Где-то неподалеку свистела сойка, дятел стучал по дереву. Молоток ударил по долоту, замок не поддавался. Вспотевший лейтенант еще долго возился, но вот наконец сказал:
— Готово! — И распахнул дверь.
Шимчик взглянул на Лазинского, пригнулся и переступил порог. В полумраке можно было разглядеть двухъярусные нары, плиту, стол, полку. На столе стояла керосиновая лампа. Он зажег ее.
— Там! — бросил Шимчик.
Под нижними нарами лежало тело, прикрытое плащом. Из вишневого портфеля, лежащего рядом, выглядывала пижама. По сосновому дощатому полу расползлось засохшее темное пятно.
Губы Стеглика беззвучно шевелились.
— Что вы сказали? — спросил его Бренч.
— Кровь, — прошептал Стеглик и поспешно выскочил из дома.
— Вот он, ваш Баранок, — покачал головой капитан Шимчик, — о Шнирке не печальтесь. Он жив и здоров.
Лазинский молча застыл на месте, пытаясь овладеть собой. Это ему не удалось. Он повернулся и, не говоря ни слова, вышел.
14
В первом часу обе «победы» уже возвращались в город. Шимчик и Лазинский свое дело на даче закончили, там остались срочно вызванные врач и два криминалиста; они собирали отпечатки пальцев и делали опись. Стеглик и Бренч опять ехали в первой машине; инженер сидел, обхватив лицо ладонями. Во второй машине скорчился Лазинский. Он был смущен и молчалив. Изредка поглядывая на Шимчика, Лазинский думал: «Не страшно, что во мне кипит желчь и разыгрались нервы, страшно, что я завидую ему, что я не заметил его вчерашней, кажущейся апатии. Он не уделял никакого внимания химзаводу, хотя каждый на его месте бегал бы туда и допрашивал директора, сотрудников, шоферов, кого придется, всякого, с кем Голиан сказал хоть слово. Он этого делать не стал, он сидел над открыткой из Швейцарии, над бумагами из портфеля Голиана, колдовал над горстью земли в коробочке, изучал, казалось бы, не имеющую значения телеграмму неизвестной Вероне, короче — он видел только Голиана, те пункты, где его поступки становились противоречивыми… А я, безумец, искал только Баранка, гонялся за призраком. Гаверла выдвинул теорию, и я готов был тогда же поклясться, что Шнирке — убийца, а Шнирке оказался жертвой. Если убитый (Лазинский уже сомневался) действительно Баранок. Когда старику все это пришло в голову? Вчера вечером он лишь намекал, а утром, приехав на завод, уже был уверен, знал, что мы найдем в этой халупе. Говорил о реке, ждал своего триумфа и забавлялся моей трепотней. И сейчас забавляется моим молчанием. Я для него молокосос и шляпа!»
Машины остановились перед опущенным шлагбаумом. Приближался товарняк. Шимчик подошел к первой «победе», попрощался с инженером и велел Бренчу пересесть к Лазинскому. Шлагбаум подняли, он вернулся и сказал шоферу:
— На маленькой площади сверните направо. На Боттовой остановитесь. Поехали.
Анна Голианова гладила на кухне. Двери в квартиру не были заперты, они вошли, и капитан Шимчик громко поздоровался:
— Добрый день. Это мы.
Женщина вздрогнула и обернулась.
Было заметно, что она плакала. За ее спиной — настежь распахнутое окно, за окном большое старое дерево, под тяжестью крупной спелой черешни сгибаются книзу ветки. Анна сказала:
— Готовлю ему костюм. Он у него был единственный. Недавно купил, он хотел, хотел… Шимчик кивнул и спросил:
— Где у вас ванная? Покажите. — Она не двигалась. — Поскорее, пожалуйста, мы спешим, — поторопил он.
Женщина послушалась, они очутились в тесной комнате, капитан наклонился и, отворив дверцу топки, осветил ее нутро фонариком. Там лежали щепки, скомканная газета и небольшое полотенце. Он осмотрел раковину и ванну.
— Вы говорили, что не спали, когда ваш брат вернулся от Бачовой. Он умывался не дольше, чем обычно?
— Как всегда.
— Да или нет? — перебил ее капитан Шимчик.
— Нет, по-моему, не дольше.
— Вы с тех пор не убирали в ванной комнате?
— Нет.
— А он?
— Нет, ведь уже… ведь он уже не мог…
— Он позавчера не приносил грязную рубашку?
Анна Голианова молча покачала головой.
— Грязную, испачканную кровью рубашку?
— Нет.
Шимчик смотрел на Голианову, Бренч и Лазинский с удивлением заметили печаль в его глазах и поняли, что ему жаль эту несчастную одинокую женщину.
— Так, а теперь зайдем в его комнату, — нарушил он тягостное молчание.
В комнате инженера горела высокая свеча. В полумраке зашторенной комнаты отреченно и смиренно взирали со стены Юдифь и Христос.
Сестра погибшего стояла посреди комнаты. Шимчик просил ее повторить вчерашние показания, действительно ли эти картины оставил предыдущий жилец Ульрих. Она не колеблясь подтвердила.
— И вы оставили их на старых местах?
— Да, — ответила она. — Совсем не трогали…
— Не трогали?
— Нет, — в голосе Анны Голиановой была все та же убежденность.
— Отлично. Отойдите, пожалуйста. И вы, товарищ Лазинский, тоже. Лейтенант, дайте мне нож.