— А вы знаете оригинал?
— Да. Существовали две картины с дилижансом, которые послужили темой для марки. Как выяснилось позже, одна из картин была подделкой. Ее владелец стал жертвой мошенничества. Искусствоведы спорили по поводу этих картин. Я помню одну ссору знатоков, когда я работал в Почтовом музее, до того как его перевели во Вроцлав…
Он разговорился на тему о совершенно безразличных для меня деталях оригинала, и я не мог его остановить. Только когда он закончил, я прямо спросил:
— Меня интересует, кто арендовал год назад в вашем отделении ящик номер четырнадцать?
— О волке речь! — расхохотался начальник. — Абонентом ящика и… владельцем фальшивой картины был доктор Кригер!
Стараясь не показать удивления, я спросил:
— Вы знаете доктора Кригера?
— Постольку, поскольку… Я видел его в Почтовом музее, куда он пробовал продать фальшивый «Дилижанс». Позже мне звонили по телефону из Национальной галереи. Работники галереи спрашивали наше мнение об этой картине. Потому я и запомнил фамилию доктора.
— Вы можете описать внешность доктора?
— Конечно. Доктор Кригер — человек среднего возраста, примерно среднего роста. Интеллигентный мужчина, с круглым лицом, хорошо одет…
Описание сходилось с тем, что я слышал вначале от студента-медика, а затем от вдовы.
Убийца, он же Посол, выдающий себя за доктора Кригера, конечно же, не предполагал, что в Почтовом музее и в сорок первом почтовом отделении он столкнется с одним и тем же человеком!
— Можно посмотреть квитанции, на которых Кригер расписывался в получении заказных писем? — спросил я.
— Вы занимаетесь графологией, капитан?
Мое инкогнито было раскрыто.
— Откуда вы меня знаете?
— Откуда? Если живешь на Горносленской, через два дома… Неужели вы думаете, что я стал бы первому встречному раскрывать почтовые секреты? Вы же мне не представились… Видите ли, сосед, прошел год, и установленный для претензии срок кончился. Квитанции отправлены в макулатуру. Хотя подождите-ка…
Он прошел в почтовый зал и скоро вернулся в обществе молоденькой симпатичной сотрудницы.
— Она работала с заказной корреспонденцией в то время, когда у нас бывал доктор Кригер, — пояснил он. — Вы помните, Зося, доктора Кригера?
— Да, помню. Такой веселый, интеллигентный мужчина. У него был ящик номер четырнадцать, он подходил к моему окошку за заказными письмами, а получал он их со всего мира. Подруги смеялись, что он, очевидно, опубликовал свой адрес в каком-то африканском брачном бюллетене и скрывает свою переписку от жены. Вот ему и нужен почтовый ящик.
Зося оказалась разговорчивой особой.
— А еще он скрывал свою переписку потому, что собирал марки, — продолжала Зося. — А это смешно. В конвертах, которые иногда бывали повреждены, кроме фотографий женщин, мы видели марки. Потом все прекратилось. Доктор отказался от почтового ящика, и письма стали приходить реже. Несколько раз, когда что-то приходило, мы пересылали на адрес больницы…
— А какой документ предъявлял доктор Кригер? — прервал я ее.
— Какой? Просто… мы его знали! Он открывал свой ящик. Когда подходил к моему окошку, в руке держал ключ, — рассудительно пояснила Зося, удивляясь, что кто-то мог спрашивать у доктора Кригера документ.
И это все, что я смог узнать.
В Национальной галерее у меня был приятель еще с тех времен, когда одна воровская шайка предприняла неудачную попытку украсть «Даму с лаской» Леонардо да Винчи. Эта картина была временно передана из краковских коллекций на какую-то выставку. Кстати, миниатюрная репродукция этой картины была единственной польской маркой, на которую в те годы я обратил внимание.
Выйдя из почтового отделения, я взял такси, чтобы без проволочек «пришвартоваться» к зданию музея.
— Мариан, должно быть, в зале прикладного искусства. Если не у старых фламандцев! — сказал мне экскурсовод.
Я нашел Мариана у картин Рембрандта. Это были: автопортрет, сделанный в молодые годы, Саския, написанная через два года после свадьбы, и Мартин Дай.
Мариан стоял перед портретом Мартина Дая. Смотрел в какую-то иностранную газету, бормотал что-то себе под нос и выглядел не совсем нормальным.
А меня мучила загадка нового убийства.
Скорее бы добраться до Посла!
— Извини, Мариан, — проговорил я тихо, — нам нужна твоя помощь.
Он посмотрел на меня отсутствующим взглядом, будто не слышал. И лишь через минуту его профессорский лик просиял:
— А-а, это ты? Ты уже слышал?
— О чем?
— Ты в самом деле ничего не знаешь?
— Нет.
— У этого Мартина Дая была невеста. Ее портрет нашли недавно в городском музее в Шверине. В Голландии был обычай, чтобы молодые перед свадьбой заказывали свои портреты. И наши молодые отправились к Рембрандту. Но свадьба не состоялась… Смешно подумать. Смотри, они снова встретились через триста лет!
Он развернул газету, показывая мне репродукции обеих картин.
К сожалению, я должен был возвратиться к вопросу об убийстве в Западном районе.
— Говоришь, «Дилижанс»? — повторил Мариан, когда мы спустились в контору. — Что-то я слышал. Правда, не в моем отделе, но, помню, по этому вопросу были какие-то споры. Надо расспросить коллег.
Он долго звонил по местному коммутатору, но через несколько минут беспомощно развел руками:
— С человеком, который хотел продать нам «Дилижанс», разговаривал только профессор Грейн. Об этом деле должны знать в Почтовом музее на улице Святой Барбары… Но… профессор Грейн умер, а музей перевели во Вроцлав!
— Скажи, который час? — спросил я, посмотрев на свои не заведенные в утренней спешке часы.
Мариан вытащил серебряный «Нортон» с надписью «Лондон 1785», у которого был громкий, как у трактора, ход. Это был предмет моей давней зависти.
— Ровно десять. В одиннадцать во Вроцлав вылетает самолет. Я это знаю, так как был там на прошлой неделе.
— А как… насчет «Нортона»?
— Спасибо. Можно поговорить об обмене.
— Разреши позвонить от тебя? — попросил я.
— С городом — через ноль. — Он пододвинул ко мне аппарат.
— Если считаешь, что это необходимо для успокоения твоей совести, — говорил полковник, — садись в самолет и лети во Вроцлав. Только запомни: если из этого что-то получится, я оплачу стоимость билета, в противном случае — нет. Решай!
— Вылетаю и вернусь к вечеру! — решил я.
Звонить маме домой смысла не было. Но НД о моем выезде я уведомил.
— Химический анализ пока не дал никаких результатов, — проинформировал меня НД. — Как в первом, так и во втором случае применен неизвестный яд. Это только подтверждает, что второе убийство тоже совершено Послом. Сделай все, чтобы добраться до него.
Теперь я мог передохнуть и выкурить сигарету.
— Эх, если бы мне в ближайшие две недели достать машину! — начал вздыхать Мариан. — Будильник у меня есть, — он полез в ящик стола, — теперь не хватает автомобиля.
— А зачем тебе автомобиль? — Я взял в, руки самый заурядный будильник.
— Видишь ли, в одной деревне на Подлясье есть часы из Вельсена, с кукушкой, 1632 года. Вельсен — это почти пригород Гарлема. А хозяин часов — органист — хочет выменять их только на будильник. Но поезда туда не ходят… А тогда у меня не было с собой будильника.
— А что ты там делал?
— Был по служебным делам. Осматривал старинную колокольню.
Меня осенило: у НД есть машина, он собирает «Спутники», а я могу заполучить «Нортон». Просто так. За здорово живешь!
— А марок у тебя нет, Мариан?
— Нет. Зато у меня есть восьмиугольный подсвечник. Считаешь, слишком много углов?
— Мне кажется… один мой знакомый мог бы тебя подбросить на машине в ту деревню. Но подсвечник не пойдет. Для этого нужны марки со спутниками.
— Э, ничего ты не понимаешь, — объяснил Мариан, провожая меня до трамвайной остановки. — За подсвечник я достану статуэтку Вольтера, за которой охотится тип, имеющий фигурку из Челси. Эту фигурку я сменяю на вазу, на которую зарится кто-то, от кого можно получить испанский пистолет и две дамасские сабли. За пистолет и сабли я получу икону XVI века от коллеги из музея оружия. А тип, который собирает иконы, в свою очередь имеет контакт с человеком, близкий приятель которого знает много лет лицо, коллекционирующее марки. Ну, разве не просто?… Если получится, то за посредничество получишь «Нортон». А эти часы упоминал в своем каталоге сам король старинных часов Марфельс!