Мариан был заядлым коллекционером; да и все, о чем он говорил, происходило в безумном мире коллекционеров!
— Свяжись с НД. У него есть автомашина, и он собирает марки. Я тоже постараюсь его уговорить.
В транспортном агентстве было почти пусто, отпускной период еще не начался. Билет я купил без хлопот.
«Одного часа на Почтовый музей должно хватить, — думал я, сидя в удобном кресле «ИЛ»а. — Раз Посол пробовал продать «Дилижанс» и по этому поводу музейные специалисты между собой спорили, то его должен был запомнить кто-нибудь из работников музея».
Пока у нас было лишь общее описание его внешности, правда, показания студента-медика, вдовы и служащих почтового отделения в принципе сходились. Нам известно, что он существует и действует где-то рядом. Убийством вдовы он вновь дал знать о себе.
Но, чтобы добраться до него, мы знали слишком мало.
ГЛАВА 13
Постепенно небо затягивалось тучами, но я надеялся, что к вечеру вернусь из Вроцлава домой. Соберу только дополнительные сведения о личности Посла, виновного теперь уже в двух убийствах.
Вскоре я поднимался по лестнице Почтового музея. Он оказался скромнее, нежели я предполагал, и занимал всего две большие комнаты, теснимый со всех сторон какими-то организациями.
Директора на месте не оказалось.
— Он обедает, — объяснила симпатичная женщина, занятая чаепитием. — Вот-вот должен прийти. Может, вы пока посмотрите экспонаты?
Волей-неволей пришлось осматривать музей; я познакомился с таблицами и документами, посвященными четырехсотлетию польской почты. Осмотр экспонатов не являлся целью моего посещения и даже нагонял тоску. Но иного выхода не было. Неожиданно я обратил внимание на один экспонат.
Это был акт о предоставлении Просперу Провану, кажется в 1558 году, привилегии почтовых перевозок между Венецией и древним Краковом, бывшим в те времена столицей. Был там и подлинный документ, подписанный Костюшко, об организации почты в полевом лагере Поланец во время восстания. За стеклом одной из витрин лежали карты старинных почтовых трактов и станций вместе с расписаниями поездок.
Я задержался перед старинной книжечкой, озаглавленной: «Наука игры на рожке для почтальонов». Удивил меня пожелтевший документ с печатью Учредительного собрания Франции. Внизу видна была подпись: «Ж. Гильотен». И дата сходилась. Это был тот самый профессор анатомии, который изобрел машину для отсечения голов, а потом занялся организацией почтовых перевозок в революционной Франции. Его патент неизвестно какими судьбами очутился среди вроцлавских экспонатов!
Когда я переходил к маркам, ко мне подошел пожилой седеющий мужчина, похожий на научного работника или библиотекаря.
— Мне сказали, что вы ждете директора. Это я, — представился он.
Здороваясь, мы остановились у старой картины: четверка почтовых лошадей с трудом тянула нагруженный дилижанс; слева был виден дорожный столб Польского королевства, справа, в перспективе, широко простирались поля.
— Меня интересует история подделки этой картины.
— Да-да, помню, — ответил директор. — Когда-то нам пытались продать фальшивую картину, правда довольно удачную копию. Принес картину один человек, он даже рассердился когда я отказался купить ее.
— Потом этот человек попробовал счастья в Национальной галерее?
— Да… Но, хоть убейте, после стольких лет я не могу вспомнить, кто это был, как его звали и откуда он.
— Может, этого человека помнит кто-нибудь из ваших сотрудников, работавших с вами еще в то время в Варшаве?
— Знаете, наверно, да…
Во мне затрепетала надежда.
— Я дам вам адрес одного человека, — продолжал директор, — он живет в Варшаве. Кроме него, никто с этим делом не соприкасался. Расспросите его, он работает начальником сорок первого почтового отделения…
Путеводная нить, по которой я шел, внезапно оборвалась.
Расспрашивать о После во вроцлавском музее было бессмысленно. Больше всех знали о нем начальник сорок первого почтового отделения и сотрудница, с которой я утром познакомился.
В момент, когда я предполагал, что «Дилижанс» расширит наши сведения о После, круг опять неожиданно замкнулся, а я почувствовал себя так, будто внезапно свалился в пропасть.
— Я вижу, подлинный «Дилижанс» произвел на вас впечатление, — усмехнулся директор. — Ведь, правда, есть на что посмотреть? Разве можно сравнить эту картину с «Дилижансом» на серии бельгийской филателистической выставки 1935 года, на чехословацкой серии, на марках Германии и Саара, на французской марке «Journee du Timbre», на американской марке «Overland Mail»? Думаю, что с нашим «Дилижансом» может сравниться только «Royal Mail of Nineteenth Century», австралийская марка коричневого цвета номиналом три с половиной цента.
Директор рассказывал о вещах, несомненно, интересных, но не говорил ничего, что было бы для меня ново.
Мы прошли в его кабинет… Мне неудобно было прервать его на полуслове и попрощаться. Самое большее, что я мог, это, воспользовавшись моментом, спросить о «Десяти краковских кронах». С этого ведь началась вся история…
Да, конечно, он слышал, что в сорок восьмом году в Варшаве был украден экземпляр марки «Десять крон», что банк хотел передать часть редких марок из своей сокровищницы Филателистическому агентству, а агентство должно было потом переслать марки в музей. Он помнит описание коллекции марок «За лот». Но подробностей не знает, да и вообще он знал обо всем этом меньше, чем доктор Кригер.
— А если бы эти наши классики пропали не в сорок восьмом году, а теперь? — спросил я, по-прежнему умалчивая о том, что произошло в Западном районе.
— Теперь? — спросил директор. — Ну да, вы ставите вопрос теоретически, ведь ничего подобного не произошло… Если бы это коснулось меня… Знаете, я разговаривал как-то в Нью-Йорке с Финбаром Кенни. Это эксперт мировой величины. Единственный человек, который знает, где находится знаменитая «Гвиана» и кто является ее владельцем. Так вот, когда беседа коснулась темы ограблений крупных филателистов, Кенни сказал: «Я бы не стал искать самые ценные марки из пропавших коллекций. Эти марки легче всего выловить. Вор будет прятать их в течение ряда лет, если не попытается продать за пределы страны. В то же время каждая значительная коллекция наряду с экземплярами высокой ценности содержит также марки средней стоимости и дешевые. Есть правило: тот, кто имеет в коллекции «бриллианты», в девяноста случаях из ста не заботится о марках средней или малой ценности. Они раздражают вора. Считая, что разыскивать будут только марки высокой ценности, он обменивает или продает сериями или поштучно те марки, что могут затеряться в массе дешевых…»
Я записал на всякий случай некоторые замечания директора относительно крупных краж марок и выработанных методов их розыска.
Как же мне теперь добраться до убийцы, ведь я ни на шаг не приблизился к нему?
Возвращаясь на аэродром, я мысленно пытался применить правило Финбара Кенни к конкретным фактам. Получалось, что нужно как можно лучше акклиматизироваться в Клубе филателистов и, как говорил в самом начале полковник, «менять, покупать, продавать».
Теперь это мог быть единственный путь.
Измученный, я проспал все время полета… Когда я протер глаза, самолет шел на посадку, и через несколько минут я уже докладывал НД по телефону о своем возвращении.
— Значит, ты отсутствовал ровно шесть часов, — заключил НД. — Поздравляю, ты оперативен. Только результаты у нас с тобой пока плачевные. Я бы на твоем месте опять побеседовал со служанкой, то бишь с наследницей. На вилле спокойно. Об этом мне только что доложил комендант.
— Что показал химический анализ?
— Ничего. Состав яда по-прежнему неизвестен. Правда, для некоторых исследований понадобится еще какое-то время, — добавил НД в утешение.