Так началась наша непредвиденная размолвка.
— А я решила собирать именно старые «Норвегии», так как у меня уже есть первая норвежская марка, — запротестовала мама. — Ты, например, можешь коллекционировать «Финляндию». Перфорация финских классических марок довольно интересна. Ну отдай же мне эту «Норвегию»!
— Мама, в связи с особыми обстоятельствами я не могу отдать тебе «Норвегию»!
— Ты что? У тебя голова болит? Какие особые обстоятельства? Уже половина второго ночи. Брось, пожалуйста, свои нелепые шутки…
Я встал и запер злосчастную марку в ящик письменного стола.
— Где ты достала эту первую «Норвегию»? Кто тебе всучил этот экземпляр?
— Позволь, как ты со мной разговариваешь?
— Прости… Ну, скажем так: кто тебе навязал эту первую «Норвегию»?
— Ты разучился говорить по-человечески. Никто мне не всучил и не навязал. Я выменяла сама. Пусть тебе не кажется, что ты один такой умный и что я не умею пользоваться каталогами.
Мое терпение лопнуло.
— Может, ты скажешь в конце концов, с кем же ты заключила эту идиотскую сделку?
Ситуация была драматическая и парадоксальная. Только я подумал, что теперь, когда наши надежды узнать что-то через почтовое отделение или через людей, помнящих историю «Дилижанса», рухнули и нам надо искать первую «Норвегию», как вот она сама пришла к нам в руки.
— Я выменяла «Норвегию» у одной дамы в первое наше посещение клуба. Это очень симпатичная женщина, — говорила мама.
Не без ехидства я сказал:
— Она симпатичная лишь тогда, когда видит перед собой мою наивную маму.
Начался обмен колкостями:
— Ты невыносим. Даже если и так, то что? Белый свет на марках кончается? Я читала лондонский каталог Робсона Лоу. То, что у моей «Норвегии» что-то вроде маленькой дырочки, ничего не значит, это все равно раритет и классик. А ты сразу… реквизирую! Хочешь, наверно, пойти к ней, той даме, и высмеять мои познания в области филателии? Да?
— У меня есть данные, что именно этот экземпляр «Норвегии» был собственностью коллекционера, которого убили, и эта марка связана с тем, что там произошло!
Мама судила о существе дела лишь по несчастному случаю, закончившемуся для меня больницей, и по отрывочным телефонным разговорам, которые я вел из дому.
— Ты с ума сошел? Скажи сразу, в чем виновата эта марка?
— Марка? Ни в чем! Зато виновата может быть твоя «очень симпатичная женщина»! — Я начал выходить из себя.
— Будь добр, докажи это! Никогда в жизни я не имела дел с убийцей!
Обиженная мама вышла из комнаты.
Я не мог посвятить ее в дело, с которым связано уже второе убийство. Я не имел права подвергать кого-либо риску.
— Да, чуть не забыла сказать тебе. Завтрак себе приготовишь сам…
До утра я не сомкнул глаз. Согласно распоряжению мамы, я сам приготовил себе завтрак, пришил к рубашке оторванную пуговицу и, когда мама ушла в клуб, стал обдумывать план действий.
То, что первая «Норвегия» появилась в клубе — именно там ее выменяла мама, — свидетельствовало в пользу «симпатичной женщины», так как исключалась возможность того, что она была, к примеру, приятельницей убийцы… Почему? Да просто убийца не мог поступить так неосмотрительно и дать выплыть столь явным уликам.
Наверняка он обменял или продал эту марку раньше! Мама достала «Норвегию» у «симпатичной женщины». Женщина укажет нам следующее звено. И таким образом, шаг за шагом, мы дойдем до источника, до цели!
После недолгого размышления я запаковал служебный кляссер и набрал номер коммутатора Главного управления милиции.
— После вашего отъезда, капитан, телефон прямо разрывался, — сообщила мне телефонистка. — Кто-то тосковал по вас и выходил из себя. Упорно настаивал: «Передайте ему, что звонит доктор Трахт». Я отвечала, что вас нет в Варшаве…
Я вернулся из ГДР в пятницу вечером. В субботу был занят делом об убийстве вдовы, розысками Посла в Варшаве, летал во Вроцлав. Спрашивать о телефонных звонках было некогда.
Но то, что звонил Трахт, обманувший меня при обмене двух марок «За лот», что-то означало: ведь я выразил желание приобрести классики, подобные тем, которые были украдены.
Первым, на кого я наткнулся в холле перед клубным залом, был, как и в первый раз, майор Ковальский. Я отвел его в сторонку:
— Послушай, Ковальский. Насколько помню, ты хотел посмотреть мои дублеты. Вот здесь есть первая «Норвегия».
Ковальского охватило волнение.
— Давай поменяемся! Могу предложить тебе голландских «Адмиралов». Великолепные марки, определенно будут украшением твоей коллекции кораблей!
— Ну-ну, зубы мне не заговаривай. Я видел эту серию в Дрездене. Согласно каталогу Цумштейна, она стоила неполных два франка.
Ковальский взял у меня конверт и подошел к окну, чтобы осмотреть его содержимое. По пути он обещал:
— Ладно, к «Адмиралам» я еще что-нибудь добавлю.
У окна конверт вернулся в мой портфель.
— Дефектная!… Ведь я тебя предупреждал: будь осторожен. Предлагал свою помощь. Разве нельзя было посоветоваться со мной? Кстати, Глеб, прошлой осенью появились марки с дилижансом, к четырехсотлетию польской почты. Не возьми ненароком белых.
Об этом я узнал еще в сорок первом почтовом отделении. Да я и не собирался брать ни розовых, ни оранжевых, ни желтых, ни радужных, ни белых.
— У тебя больше ничего нет?
— Нет. — Я прижал локтем служебный кляссер, полный марок.
— Жаль.
Ковальский повернулся и исчез в зале.
Причиной его столь поспешного ухода был, конечно, Емёла.
— Привет, как жизнь, что слышно? — спрашивал, сияя улыбкой, Емёла. — Что ты с утра такой озабоченный?
— У меня к тебе просьба, Емёла. Есть первая «Норвегия». Не знаешь кого-нибудь, кто бы со мной обменялся? Он посмотрел на марку в лупу и зло рассмеялся: — Рассказывай кому другому, Глеб. Это Ковальский тебе дефектную марку всучил?
— Почему вдруг Ковальский?
— Так это в его стиле. Эта самая «Норвегия» должна была выравнять мои давние расчеты с Ковальским. Пришел он с ней ко мне в прошлом году и говорит: «Емёла, дай «Греческие порты», а я тебе дам первую «Норвегию», и будем квиты также и за «Святого Мартина».
— Значит, его тоже подловили?
— Конечно. Но он ее сплавил. Ну, теперь я понимаю, почему у тебя плохое настроение. По-моему, офицер Главного управления, которого надувают с марками, является не потерпевшим, а… не скажу кем. Эта дефектная «Норвегия» ходит в клубе года два, и все время кто-нибудь на ней попадается. Побывала в руках по меньшей мере у ста человек.
— Интересно, кто первый пустил ее в обмен?
— А бес его знает… До источника, по-моему, не добраться. Слишком много времени прошло. Из-за нее было столько скандалов, что, если бы ее первый хозяин пришел сюда, его бы здорово избили.
Я невольно подумал, что этот первый владелец никогда уже в клуб не придет…
Войдя в зал, я раздумывал не столько о первой «Норвегии», сколько о том, что мама и в самом деле может впутаться в неприятную историю.
— Вы не видели мою маму? — спросил я у секретаря, сидевшего вместе с директором за столом.
— Она только что приобрела у меня два новых турецких цветка, — тут же объяснил секретарь.
— А я купил у нее пятирублевую, с Калининым, — добавил довольный сделкой директор.
Так я узнал, что мама занимается филателистическими комбинациями… Она стояла у окна и вела переговоры с «симпатичной женщиной». У обеих горели глаза, пылали щеки, двигались руки, перебиравшие «сокровища», звенели пинцеты.
Я нашел рядом свободный столик. Поскольку иного выхода не было, решил тут же начать продажу ниже всяких разумных цен.
Через минуту меня окружила толпа алчущих.
Я не разговаривал с людьми, внешний вид которых не сходился с описанием Посла. Худые, высокие, пожилые и молодые уходили ни с чем. Для таких служебные марки были табу. Зато я так и сиял при виде коллекционеров, внешний вид которых сходился с теми приметами, которые дали мне в сорок первом почтовом отделении, а еще раньше студент-медик и убитая вдова.