Дальше следует заключение специалистов. Они утверждают, что оборудование Галика в бульдогообразном доме не что иное, как любительское устройство для стереоскопической фотографии.
— На предмет, помещенный в центре круга, падает с противоположных сторон свет, идущий через щелевое отверстие, причем предмет снимается синхронными киноаппаратами. Экспозиция длится три секунды. Круг с камерами и источниками света двигается так, чтобы предмет входил в освещенное пространство и затем выходил из него. Снимки потом проецируются и переносятся пантографом на бумагу соответствующей толщины, вырезаются и приклеиваются друг к другу. Так получается стереоскопическая фотография.
Я прерываю:
— Достаточно, кажется, я понимаю, в чем дело. Вы прикинули стоимость оборудования?
— Это не так-то просто. Зависит от того, откуда брали материалы и кто производил или монтировал отдельные узлы устройства. Без сомнения, многое шло с черного рынка. В общем, денежные затраты здесь таковы, что Галику вряд ли хватило бы обычного заработка.
Звонит телефон.
Докладывают о вскрытых абонентных ящичках:
— Ящик семьсот двадцатый. Наниматель — Мария Троянова. Дата та же самая, четырнадцатое число. В конверте сто тысячекронных купюр. Согласно плану, будем разыскивать остальные сорок семь ящиков.
— Не докладывайте о каждом отдельном ящике, а сообщите общий результат. Звоните лишь в том случае, если можно разыскать и доставить к нам абонента ящика.
Сообщение другого сотрудника меня не радует.
Машина, оставившая следы своих шин на аллее, не «ситроен». Совсем другой отпечаток. Шины обычные, стандартный образец отечественного производства. Таких шин тысячи. Никаких отличительных признаков нет. Размер шин, их отпечатки говорят о том, что машина с низкой посадкой, возможно, черный лимузин марки «аэро-30».
Значит, описание внешнего вида машины, характерного для «ситроена», было всего лишь легкомысленной фантазией Аленки Влаховой. Возможно, я сам сбил ее с толку, нарисовав силуэт машины. Аленка услужливая девушка, она даже проявила энтузиазм в нашем деле, и память у нее хорошая, во, по-видимому, не вся ее информация заслуживает доверия. В машинах она разбирается только как пассажир. Правда, насчет цвета машины и низкой посадки она не ошиблась.
— Черных «ситроенов» у нас всего шестнадцать, — сообщает наш сотрудник. — А черных машин типа «аэро» несколько сотен. Вот это нас и задерживает.
— Привлеките побольше людей и поскорее кончайте ваше обследование.
Трепинскому я поручаю установить наблюдение за супругами Винерт, родителями Итки Шераковой. Если после работы они не пойдут домой, немедленно сообщить, куда они направятся. А перед их домом пусть ждет меня участковый. Возможно, супругам Винерт известно что-нибудь о возлюбленном Итки.
Остается, правда, еще несколько нерешенных вопросов, скажем, прошлое Романа Галика, расследование, проводимое в институте, где он работал, и тому подобное.
Наконец все, кроме Карличека, покидают мой кабинет. Я приглашаю Будинского. Мне приносят черный кофе, а Карличеку, разумеется, жидкий чай. Будинский терпеливо ждет в кресле у столика. Тысячекронных купюр серии «C-L» на столе нет.
На мой вопрос, чему я обязан его посещением, он спокойно говорит:
— Кажется, нам повезло.
— Вы полагаете?
Будинский вынимает из портфеля конверт, а из конверта две тысячекронные купюры. И протягивает их мне.
— Не успели мы изъять из оборота серию «C-L», как появились эти две банкноты, у которых совпадает не только серия — «C-E», но и номер, а это весьма неприятно. Как вы сами понимаете, не может быть двух купюр с одним и тем же номером одной и той же серии. Одна из них фальшивая.
Я осматриваю купюры и не могу понять, какая же из них фальшивая.
— Так какая же? — спрашиваю я.
— Вот вам лупа, — услужливо предлагает Будинский.
Лупа большая, размером с хорошую тарелку. Но даже через нее не различишь, на какой купюре буква «E» возникла в результате дорисовки буквы «L».
— Эта, — говорю я наконец.
Будинский смотрит на меня с восхищением.
— Как это вы разглядели?
— Я не разглядел, просто на вид она новее.
— Вы на верном пути… Серия «C-E» почти на два года старше. Эта купюра кажется более новой. И она действительно фальшивая. Буква «E» не дорисована, она допечатана. Удивительно точно, и краска того же цвета, которая шла для серии «C-L». Это установлено благодаря спектральному анализу и рентгену. У буквы «E», там, где она совпадает с буквой «L», слой в две краски. Дополнительная линия буквы «E» имеет краску в один слой, то есть как и полагается. Достать точно такую краску невозможно.
— А никто не мог использовать оставшуюся краску?
Будинский кивает.
— Возможно, мог. Практически нельзя создать краску одного и того же оттенка второй раз. Если различие не видно простым глазом, то его покажет спектральный анализ. Вот смотрите. Слабое различие в красках этих двух купюр можно увидеть и так. Никогда не удается достичь полного тождества краски даже в одной серии, ведь все время приходится добавлять свежую краску.
Да, кажется, мы напали на нужный след. И я говорю:
— Будьте любезны, узнайте как можно скорее, какая фирма давала краску для печати номеров серии. Начнем вести расследование. Правда, краска могла остаться в типографии. Но мы разберемся.
Будинский прячет купюру и ее двойника в конверт и прощается, пообещав немедленно все выяснить.
Карличек тихо как мышь сидит за журнальным столиком и только смотрит вслед Будинскому, когда за тем закрывается дверь.
— Ну, что там у вас, Карличек? — опрашиваю я.
— Меня послал к вам лейтенант Скала.
— С чем?
— Просто так.
Я подсаживаюсь к нему.
— Понятно. Мы должны вас поблагодарить. Надеюсь, наша операция идет к благополучному завершению, и вы уже сегодня можете рассчитывать на нашу признательность и награду.
На лице Карличека не заметно никакого восторга.
— Хотелось бы мне знать, — продолжает он вяло, — почему в чемодане были только ключи, а не деньги и что означает эта наглая попытка спрятать деньги в абонентные ящики. Как-то это нужно объяснить, хотя бы, скажем, тем, что в подвале купюры могли пострадать от сырости. Бумага, когда она высыхает, коробится и на ней трудно печатать. Жаль, что некому поломать над этим голову. А есть кое-что и поважнее. Почему, например, мы не обнаружили в каком-нибудь почтовом отделении абонентного ящика того человека, который так старательно устраняет своих сообщников?
— Карличек, — говорю я. — Этот тип воюет на два фронта. С нами и с теми, кого он взял себе в сообщники. Для него самое важное — не оставить после себя следов. Но при таком количестве убийств это невозможно. Я думаю, мы приближаемся к цели, а это главное. А каково ваше мнение?
— Допустим, приближаемся, — говорит Карличек. — Но как бы мы чего-нибудь не прохлопали. Надо бы повнимательнее заняться этой фабричкой Рата. Куда, скажем, девались люди, которые работали у него? И не обнаружится ли здесь следов нашего химика?
— Пожалуй, вы правы.
— Думаю, что прав. Сам Рат наверняка не был химиком, Он был предпринимателем и, возможно, начинал простым рабочим. Ходил по домам, чистил дверцы на буфетах, хозяйкам это нравилось, и они покупали у него бутылочку-другую жидкости для чистки. Так он и скопил немного денег и купил заброшенный дом с участком. А потом устроил там маленькую фабричку. Для этого ему потребовалось несколько рабочих и человек, разбиравшийся во всей этой технологии.
— Скажем, химик?
— Да, скажем, химик, который давно сидит у нас в печенках. Рабочие Рата должны были жить где-то поблизости. Там и до сих пор живут, как в деревне. Рат наверняка нанимал людей, обитавших неподалеку, в этих домишках и халупах. Перед войной там имелось немало нуждавшихся, которые готовы были за несколько жалких крон, не находя другой работы, портить руки содой и кислотами. А вдруг жив кто-то из этих рабочих Рата и, скажем, сейчас восседает с трубкой в зубах у порога своего дома, поджидая почтальона с пенсией. Бог его бы и расспросить хорошенько про этого самого Рата.