Значит, Карличек идет по следу подозрительного химика, ведь, по его мнению, фабричка Рата не могла обойтись без химика. Тот факт, что кто-то и по прошествии многих лет по-прежнему чувствует себя на вилле как дома, показался мне заслуживающим внимания.
— Ну как, Карличек, вы не устали? — спрашиваю я.
— Да нет. Я тут отоспался между делом.
— Тогда через пять минут в вашем распоряжении будет машина, и вы можете пользоваться ею до тех пор, пока не разыщите кого-нибудь из рабочих Рата.
— Через пять минут? — переспрашивает Карличек. — Прекрасно.
Я быстро договариваюсь по телефону о машине. Потом, уже в который раз, прошу принести черный кофе. Да и сигарет я выкурил порядком. К счастью, пока что здоровье меня не подводит, во всяком случае, я сам так считаю.
Итак, все приведено в движение. Но результаты будут не раньше завтрашнего утра. А мне еще сегодня нужно поговорить с родителями Итки Шераковой. Странно, что никто вроде бы не обеспокоен ее исчезновением.
С протоколами я разделался довольно быстро. Отправляюсь пешком к дому Винертов. Это далековато, но такая прогулка мне просто необходима.
Перед домом, согласно уговору, меня поджидает участковый. Семья Винертов у себя в квартире.
— Ну что ж, идемте, — говорю я участковому.
Мне как-то не по себе, ведь я пришел сюда как вестник смерти.
Звоним в квартиру. Нам открывает рослый мужчина лет сорока с небольшим. В брюках и в рубашке, без пиджака. Я знаю, что он работает на бойне.
— А-а, вот это кто! — Этот возглас явно вызван формой участкового. Словно здесь давно ожидали нашего появления. Он смотрит на нас с насмешкой.
— Вы отчим Итки Шераковой? — спрашиваю я его подчеркнуто строгим тоном, давая понять, что нам не до шуток. Но он не обращает внимания на это.
— К сожалению, имею честь им быть, — отвечает он насмешливо. — Проходите.
Мы входим в квартиру. В ней царит беспорядок. В кухне у открытого окна стоит женщина примерно того же возраста, что и ее муж, если не старше. Она поливает из лейки цветы. Увидев нас, оставляет это занятие и выжидательно смотрит. Довольно привлекательная женщина, на вид еще полная сил.
— Все твоя доченька! — язвительно говорит Винерт. — Понятное дело! Молодая девка — и не работает! Еще бы ею не интересоваться. На продуктовые карточки она плюет и все-таки от голода не умирает. Только вы пришли напрасно! Дома ее нет! И я просил бы меня из-за нее не беспокоить.
— Послушайте, — вставляю я наконец слово, — предоставьте решать нам, беспокоить вас или нет. Лучше скажите, когда Итка Шеракова была дома последний раз?
— Да уже больше недели ее не видать, — неохотно ворчит Винерт. — Мы за нее не в ответе. Она совершеннолетняя.
Его жена ставит лейку на подоконник и подходит ближе.
— Она что-нибудь натворила?
Вопрос звучит довольно равнодушно, хотя речь идет о дочери. Не отвечая, я спрашиваю в свою очередь:
— А вам известно, где она была всю эту неделю?
Винерт насмешливо хмыкает. А его жена говорит:
— А что нам делать? Она ведь нас не слушает. Порой по месяцу не показывается дома. Завела себе хахаля.
Явно между Иткой Шераковой и этой супружеской парой не было согласия.
— Пошла на содержание, — с ненавистью продолжает Винерт. — Дома ей, видите ли, не нравится. Вот и сбежала от нас уже лет в пятнадцать. То у подруги ночевала, то еще где. Уже тогда у нее что-то было с братом той подруги. Я…
— Постой, — чуть ли не отталкивая его, энергично прерывает жена. Она смотрит мне прямо в глаза, готовая всеми способами защищать себя и мужа.
— Раз она не дома, значит, с тем типом. А если нет, тогда уж и не знаю где. Выписываться от нас она не желает.
— А выбросить ее на улицу мы не можем, — добавляет Винерт.
И снова под взглядом жены замолкает. С серьезностью, свойственной действительно сильным натурам, она опять спрашивает:
— Скажите, что-нибудь случилось?
— Да говорю я. — Вашей дочери больше нет в живых.
Я знал, что Винертова перенесет это спокойно. Она чуть меняется в лице — только слегка сдвигает брови. Но тут же овладевает собой и, крепко сжимая спинку стула, садится. Правда, садится с трудом, словно на несколько секунд куда-то девалась ее энергия, но уже видно, что это известие не сломит ее.
Винерт всплескивает руками и кричит:
— Что, что такое? Она умерла?
Я не обращаю на него внимания.
— Пани Винертова, — говорю я, — ее убили. Мы подозреваем в этом ее любовника. Но его до сих пор не удалось задержать и нам не известно, кто он. Вы не могли бы хоть что-то сказать о нем?
Винертова молчит. Ее муж начинает в волнении бегать по комнате.
— Разве Итка нам что-нибудь рассказывала? Мы об этом и сами не имеем никакого представления. Что посеешь, то и пожнешь. Я всегда говорил, что это темная личность!
— Замолчи!
Винерт мгновенно замолкает. Его жена приказывает ему, словно послушному псу.
— Я считала, — говорит она, глядя мне прямо в глаза, — что ей неплохо живется.
— Жаль, — отвечаю я, — что вы так мало ею интересовались. Винертова кладет руки на стол и медленно сжимает их в кулаки. Но продолжает говорить спокойно, даже холодно.
— Знаете… это судьба. Я тут ни при чем. Мой первый муж был человек бесхарактерный, слабый… А потому делал вид, что ищет какой-то смысл в жизни. Это свойственно слабым людям. Но все это просто увертки, обман и эгоизм. И я имела право с ним развестись. Итка любила его больше меня, но суд отдал ее мне. А я была молода, мне хотелось жить. Итка считала отца жертвой, а меня черствой эгоисткой. Но эгоисткой-то была она. Как большинство детей. Я защищала свой дом, свою семью и не собиралась из-за дочери похоронить себя. Пять лет назад умер ее отец. Мы с мужем живем неплохо, и Итка это видела. — Винертова произносит последнюю фразу с вызовом. — Но она с первой минуты возненавидела своего отчима, хоть он и старался быть ей неплохим отцом. Но все было напрасно, они стали смертельными врагами. Она все чаще убегала из дому. К своему отцу, к знакомым. Натерпелись мы с ней. Потом она начала сама зарабатывать, стала самостоятельной, и мы надеялись, что она образумится, поселится отдельно от нас. Ведь сюда она возвращалась неохотно. После работы отправлялась куда-нибудь развлекаться, и знакомые у нее были соответственные. Квартиры она себе не нашла, хотя вроде и искала. Снимать комнату ей не хотелось, да и не каждый пустил бы ее к себе. Я уже не могла с ней ничего поделать. Она мне стала чужой. Она не раз упрекала меня, что я бесчувственная, отравила ей детство. Даже став взрослой, Итка ничего не поняла.
— Но она нам за все отплатила, — прерывает жену Винерт. — Она ходила, задрав нос. Я недавно сказал ей, чтобы она лучше переезжала к тому типу, пока я ее не выкинул отсюда, но она меня оборвала, никуда, мол, она сейчас переезжать не собирается.
— Перестань!
Винерт смолкает, словно внезапно онемев, а Винертова холодно продолжает:
— Она заявила, что уйдет, только не сейчас. У нее был какой-то план. Думаю, это было связано с тем человеком. В чем-то они не поладили. В последнее время ее что-то беспокоило. Мы так и не знаем, кто он. Она никогда не называла его имени.
Винертова встает.
— Пойдемте со мной!
Я молча иду за Винертовой. Она ведет меня через супружескую спальню в небольшую комнату.
— Вот здесь она жила.
Винерт, нахмурившись, следует за нами. Участковый замыкает шествие.
Комната больше похожа на детскую, чем на жилище молодой девушки. На стене в рамке фотография улыбающегося мужчины. Нетрудно угадать, что это отец Итки.
Винертова выдвигает ящик туалетного столика.
— Итка не знает, что у меня второй ключ, — говорит она и вынимает из ящика небольшую коробочку. — Все это лежит здесь уже месяца три. Должно быть, подарочек приготовила для своего кавалера. Ему уж давно пора его получить.
— Вы хотите сказать, что они поссорились?
— Да, — без колебаний говорит Винертова.
Может, это и не так. Но с другой стороны, она — мать, и уж кому, как не ей, почувствовать перемену в настроении своей дочери… Я открываю коробочку. В ней на черном бархате покоится золотая зажигалка. С обеих сторон на блестящей поверхности выбита монограмма — Г. Ф.