Кригер старался говорить со мной простым, доступным языком, избегая непонятных мне терминов. Наконец он открыл свой портфель и достал оттуда небольшой кляссер.
— Я уже говорил вам, что марка «За лот», погашенная штемпелем 1, не относится к числу редких. Конечно, не среди школьников. Встречаются марки, погашенные другими штемпелями: 20, 29, 237, 270, 323, — не спеша перечислял доктор, давая мне возможность делать заметки в блокноте. — Такие марки ищут годами. Лучшее этому доказательство — то, что я помню эти номера. На днях мне удалось приобрести поистине великолепные экземпляры. Вы только посмотрите!
Я заглянул в кляссер и увидел два знакомых мне экземпляра «За лот» с номерами 237 и 323!
— Можно узнать… где и за сколько?
— Они достались мне совершенно случайно в Клубе филателистов. Фуксом, так как подобная оказия бывает редко. Обратите внимание на исключительно свежие цвета красок. В свете кварцевой лампы они чисты, как слеза. И. совсем недорого: по две тысячи за штуку.
У меня не нашлось слов ответить доктору. Два «Колумба» — результат моего первого обмена — были реставрированы и не стоили даже двухсот злотых. В этом я убедился позавчера, рассматривая их в палате сквозь увеличительное стекло. О корыстных целях моего случайного знакомого я догадался слишком поздно.
— Еще один вопрос, доктор, если позволите?
— Пожалуйста!
— Насколько я помню, НД говорил, что студент-медик, который делал инъекции, вам знаком?
— Студент? Да. Хороший парень. Поговорите с ним сами. Он сейчас как раз дежурит. Это недалеко отсюда…
Я решил немедленно встретиться со студентом.
Забрав вещи и попрощавшись с медсестрой, я вышел на улицу.
Чувствовал я себя вполне нормально, словно пришел в больницу час назад по служебным делам, выполняя свои прямые обязанности. Поймав такси, я поехал в студенческое общество.
Так начался первый этап расследования преступления. Все, что происходило до этого, было лишь прелюдией.
Комната, которую студенты арендовали в частной квартире, сияла белизной. Там я застал студента. Он сидел за столом и зубрил анатомию. Тощий парень, видно, из тех, кто с небывалой самоотверженностью доводит учебу до конца. При моем появлении он встал, приветливо поздоровался.
— Поверьте, — вскоре рассказывал он, — мне было очень неприятно, ведь это… это первый смертный случай в моей практике. Еще никто из моих пациентов не умирал. Я жалею, что не выехал раньше, почему-то все медлил.
— Значит, о том, что вам не следует приезжать, так как укол сделает сам врач, вас известили по телефону в тот момент, когда вы собирались выезжать?
— Да-да. Собственно, в это время я должен был уже находиться в пути.
— Вы можете точно передать телефонный разговор?
— Могу. Когда зазвонил телефон, я поднял трубку и услышал: «Говорит доктор… (фамилию он произнес неразборчиво). Прошу вас передать студенту, который делает уколы строфантина на вилле в Западном районе, что я был у пациента и сам сделал ему инъекцию. Поэтому сегодня приезжать не нужно…» Вот и все. Ошибки быть не могло, так как в Западном районе у нас только один пациент. Я позвонил туда на следующий день, чтобы спросить, нужно ли приезжать. Мне никто не ответил… Что же касается голоса звонившего, то у меня создалось впечатление, что он был намеренно изменен.
— Скажите, когда вы ездили делать эти уколы, вы не встречали у больного кого-нибудь, кроме жены и служанки?
— Нет. За всю неделю я никого не встретил. Хотя… — заколебался студент.
— Постарайтесь вспомнить. Может быть, теперь, в свете происшедших событий, что-нибудь привлечет ваше внимание, покажется вам подозрительным?
— Мне ни на кого не хотелось бы бросать тень подозрения, — ответил студент. — Тем более направить вас по ложному следу. Но кажется, за два или три дня до происшествия я встретил на лестнице очень взволнованного человека. Я обратил на это внимание потому, что в тот день мой пациент тоже был взволнован. Я даже подумал, что, возможно, у них произошла ссора…
НД вообще не упоминал о такого рода обстоятельствах, В первых письменных показаниях студента этого не было.
— Вы не помните, в тот день жена и служанка пациента были дома?
— Не знаю. Дверь мне открыл сам хозяин и, как я уже сказал, был чем-то взволнован.
— А в другие дни?
— В другие дни открывали дверь его жена или служанка.
— Может быть, вы еще что-нибудь припомните? Вы не запомнили каких-либо внешних примет того человека, которого встретили на лестнице?
— Это был самый обыкновенный человек, такой, какие встречаются на улице ежедневно.
— Ну хорошо. А вы могли бы его обрисовать? Какого роста? В шляпе или без головного убора? Худой или толстый?
— Ну… примерно среднего роста, средней комплекции, круглолицый. И еще я подумал, что у этого человека болезнь поджелудочной железы.
Я записал в блокнот все эти подробности, добавив, согласно показаниям студента: «фетровая шляпа, темный костюм и перекинутый через руку плащ». Так мог выглядеть человек, приехавший из провинции.
— Вы собираете почтовые марки? Что-нибудь понимаете в них? — спросил я.
— Почтовые марки? — удивился студент. — Ну, постольку-поскольку.
— Можете сказать, какая из польских марок самая дорогая?
— Какая? Наверно… за восемьдесят злотых, с портретом Рузвельта? Я знаю эту марку, потому что однажды, еще школьником, посылал срочное заказное письмо.
Было совершенно ясно, что о филателии он не имел никакого понятия.
Это было все, что меня интересовало.
Однако я уходил не очень удовлетворенным. На мой взгляд, парень слишком мало понимал в марках. Его поколение должно разбираться в филателии лучше, чем мое.
Хотя доктор Кригер и ручался за студента-медика головой, а НД считал дальнейшее расследование по этой линии пустой тратой времени, я все-таки заехал на центральную телефонную станцию, где работал один мой знакомый. Я вошел в здание со двора.
— Как дела, Вацек?
— Бегут. А у тебя, Глеб?
— Помаленьку.
— Тебе что-нибудь нужно?
— Да, дорогой, проверь, пожалуйста, был ли в порядке телефон у медиков в Южном районе дней десять назад?
— Устроим! — Вацек набрал номер и попросил к телефону приятеля. — Феликс? У тебя дней десять или одиннадцать назад работал телефон у студентов-медиков?
Полученный через некоторое время ответ лишь усилил мои пока еще смутные подозрения.
— Говоришь, там в течение трех с половиной дней был поврежден кабель? — повторял Вацек. — И сердились, что ты отнимаешь у них хлеб, да? Говорили, что телефон для них — источник существования? Спасибо, Феликс, пока!… Да, действительно, — обратился он ко мне, -телефон у медиков в те дни не работал. Ну, если я тебе еще понадоблюсь, заходи, Глеб!
Я сердечно попрощался с Вацеком. Во время войны мы вместе партизанили в Келецких лесах.
«Значит, студент говорит неправду. Он или был в сговоре с убийцей, или же ему кто-то пригрозил. Или… сам сделал смертельный укол и вся история с телефоном высосана из пальца, — рассуждал я. — Плащ и фетровая шляпа в мае?! Вот и верь после этого людям. НД первый разговаривал с ним об убийстве на вилле. Просто не верится!»
Я попросил шофера такси немного подождать и из телефонной будки позвонил НД.
— Как? Ты уже вышел на волю? — обрадовался он. — Слушай, позавчера я был с твоим шефом на рыбалке. Он каждого, кого там встречал, просил поплевать на червя! А поймал только старую сандалию. Сперва он сказал, что на удочку попался сом и леска запуталась в корневищах. Мне, как идиоту, пришлось нырять, наглотался ила и воды. Оказалось, что крючок зацепил сандалию доисторической эпохи. Больше я с этим старым чудаком на рыбалку не поеду…