— Нет. Она чувствовала себя хорошо. Ей не нужны были ни лекарства, ни уколы.
— А может, она испытывала жажду и пила воду вечером или ночью?
— Нет. Я знала бы об этом.
— Вам, конечно, известна ценность коллекции?
— О-о, это… очень ценная коллекция, — услышал я в ответ. Таким же тоном превосходства и своеобразной гордости говорила о коллекции вдова.
— А о завещании вы действительно до сих пор не знали?
— Нет. Я всегда думала, что умру первой. И этот вопрос меня не интересовал.
Я разговаривал теперь с человеком, равным мне по уровню культуры, в ней нельзя было уловить отсталости домработницы.
— А вы… умеете делать уколы?
— Нет. Почему вы об этом спрашиваете?
— Почему — это мое дело… Не выходила ли ваша хозяйка вчера после обеда или вечером из дому?
— Кажется, ходила в кафе… После того как убили нашего хозяина, она иногда ходила в кафе пить кофе.
— В какое кафе?
— Не знаю. В разные. Здесь. В центре. В Северном и Южном районах.
— Могла ли она там с кем-нибудь встретиться? С каким-либо знакомым?
— Не знаю. Скорее всего, нет.
Не задавая больше вопросов, я попросил, чтобы она сняла нитку и вместе со мной посмотрела альбомы.
Просмотр, занявший почти час, не выявил новой пропажи. Все было в том же состоянии, как и при жизни вдовы, до моего отъезда в ГДР. В сомнительных случаях мне помогала опись, составленная с помощью вдовы, неожиданно явившейся второй жертвой преступника.
Часы прокуковали половину девятого. Комендант комиссариата сообщил мне по телефону, что где-то в пригороде разыскали племянницу наследницы.
— Девка — что лошадь норовистая, да еще упрямая. Требует от меня объяснений. Я ничего ей не сказал, чтоб она тебе не мешала с расспросами.
Я уже заканчивал разговор с наследницей и попросил прислать к ней племянницу.
— Не забывайте, пожалуйста, что, согласно закону, коллекция является предметом наследования. Поэтому прошу ничего не обменивать и не продавать. Сейчас придет ваша племянница. О времени похорон вам сообщат.
— Спасибо, — ответила она устало.
Шагая к площади Коммуны, я думал:
«В принципе убийство вдовы могло быть совершено или Послом, или наследницей. Последняя имела бы для этого даже больше оснований: только теперь она почувствовала себя человеком. В доме прислуге достается больше от хозяйки, чем от хозяина. Кроме того, именно она является наследницей. Но всплыло дополнительное обстоятельство: отравление ядом наталкивает на мысль, что наследница связана с Послом! Так или иначе, вывод один. Нет смысла заниматься наследницей, раз у нас уже есть какие-то данные о самом После. Ведь все говорит о том, что вскоре мы его изобличим. Может оказаться, что наследница ни о чем не знает, а Посол договорился с вдовой встретиться в кафе и, опасаясь разоблачения с ее стороны, подсыпал ей медленно действующий яд. Если добраться до Посла, то это автоматически решит вопрос о виновности или невиновности наследницы…»
Обдумывая различные версии, я сел в автобус и, согласно указанию полковника, направился в сорок первое почтовое отделение.
По словам подлинного доктора Кригера, с момента ликвидации почтового ящика на его имя прошел год. Но возможно, что-то осталось в памяти персонала почтового отделения? Может, по тем или иным причинам они запомнили бывшего владельца ящика?
Войдя к начальнику сорок первого почтового отделения, я случайно оказался свидетелем заинтересовавшего меня разговора начальника с одним из практикантов.
— Белый «Дилижанс» входит в число марок, украденных из государственной типографии, — говорил начальник, — поэтому, согласно инструкции, мы не должны принимать эту марку. Скажите тем, кто гасит марки, чтобы такие письма задерживали.
— Можно посмотреть? — вмешался я, видя на столе конверт с незнакомой мне маркой.
— Пожалуйста… Разница заключается в том, что настоящий, пригодный для франкирования «Дилижанс» имеет желтый фон, — пояснил мне после ухода практиканта начальник. — Впрочем, лично я предпочитаю марки без фона. Они более четкие, более похожи на оригинал, служащий образцом для изготовления клише.
— А вы знаете оригинал?
— Да. Существовали две картины с дилижансом, которые послужили темой для марки. Как выяснилось позже, одна из картин была подделкой. Ее владелец стал жертвой мошенничества. Искусствоведы спорили по поводу этих картин. Я помню одну ссору знатоков, когда я работал в Почтовом музее, до того как его перевели во Вроцлав…
Он разговорился на тему о совершенно безразличных для меня деталях оригинала, и я не мог его остановить. Только когда он закончил, я прямо спросил:
— Меня интересует, кто арендовал год назад в вашем отделении ящик номер четырнадцать?
— О волке речь! — расхохотался начальник. — Абонентом ящика и… владельцем фальшивой картины был доктор Кригер!
Стараясь не показать удивления, я спросил:
— Вы знаете доктора Кригера?
— Постольку, поскольку… Я видел его в Почтовом музее, куда он пробовал продать фальшивый «Дилижанс». Позже мне звонили по телефону из Национальной галереи. Работники галереи спрашивали наше мнение об этой картине. Потому я и запомнил фамилию доктора.
— Вы можете описать внешность доктора?
— Конечно. Доктор Кригер — человек среднего возраста, примерно среднего роста. Интеллигентный мужчина, с круглым лицом, хорошо одет…
Описание сходилось с тем, что я слышал вначале от студента-медика, а затем от вдовы.
Убийца, он же Посол, выдающий себя за доктора Кригера, конечно же, не предполагал, что в Почтовом музее и в сорок первом почтовом отделении он столкнется с одним и тем же человеком!
— Можно посмотреть квитанции, на которых Кригер расписывался в получении заказных писем? — спросил я.
— Вы занимаетесь графологией, капитан?
Мое инкогнито было раскрыто.
— Откуда вы меня знаете?
— Откуда? Если живешь на Горносленской, через два дома… Неужели вы думаете, что я стал бы первому встречному раскрывать почтовые секреты? Вы же мне не представились… Видите ли, сосед, прошел год, и установленный для претензии срок кончился. Квитанции отправлены в макулатуру. Хотя подождите-ка…
Он прошел в почтовый зал и скоро вернулся в обществе молоденькой симпатичной сотрудницы.
— Она работала с заказной корреспонденцией в то время, когда у нас бывал доктор Кригер, — пояснил он. — Вы помните, Зося, доктора Кригера?
— Да, помню. Такой веселый, интеллигентный мужчина. У него был ящик номер четырнадцать, он подходил к моему окошку за заказными письмами, а получал он их со всего мира. Подруги смеялись, что он, очевидно, опубликовал свой адрес в каком-то африканском брачном бюллетене и скрывает свою переписку от жены. Вот ему и нужен почтовый ящик.
Зося оказалась разговорчивой особой.
— А еще он скрывал свою переписку потому, что собирал марки, — продолжала Зося. — А это смешно. В конвертах, которые иногда бывали повреждены, кроме фотографий женщин, мы видели марки. Потом все прекратилось. Доктор отказался от почтового ящика, и письма стали приходить реже. Несколько раз, когда что-то приходило, мы пересылали на адрес больницы…
— А какой документ предъявлял доктор Кригер? — прервал я ее.
— Какой? Просто… мы его знали! Он открывал свой ящик. Когда подходил к моему окошку, в руке держал ключ, — рассудительно пояснила Зося, удивляясь, что кто-то мог спрашивать у доктора Кригера документ.
И это все, что я смог узнать.
В Национальной галерее у меня был приятель еще с тех времен, когда одна воровская шайка предприняла неудачную попытку украсть «Даму с лаской» Леонардо да Винчи. Эта картина была временно передана из краковских коллекций на какую-то выставку. Кстати, миниатюрная репродукция этой картины была единственной польской маркой, на которую в те годы я обратил внимание.
Выйдя из почтового отделения, я взял такси, чтобы без проволочек «пришвартоваться» к зданию музея.
— Мариан, должно быть, в зале прикладного искусства. Если не у старых фламандцев! — сказал мне экскурсовод.