— Может, этого человека помнит кто-нибудь из ваших сотрудников, работавших с вами еще в то время в Варшаве?
— Знаете, наверно, да…
Во мне затрепетала надежда.
— Я дам вам адрес одного человека, — продолжал директор, — он живет в Варшаве. Кроме него, никто с этим делом не соприкасался. Расспросите его, он работает начальником сорок первого почтового отделения…
Путеводная нить, по которой я шел, внезапно оборвалась.
Расспрашивать о После во вроцлавском музее было бессмысленно. Больше всех знали о нем начальник сорок первого почтового отделения и сотрудница, с которой я утром познакомился.
В момент, когда я предполагал, что «Дилижанс» расширит наши сведения о После, круг опять неожиданно замкнулся, а я почувствовал себя так, будто внезапно свалился в пропасть.
— Я вижу, подлинный «Дилижанс» произвел на вас впечатление, — усмехнулся директор. — Ведь, правда, есть на что посмотреть? Разве можно сравнить эту картину с «Дилижансом» на серии бельгийской филателистической выставки 1935 года, на чехословацкой серии, на марках Германии и Саара, на французской марке «Journee du Timbre», на американской марке «Overland Mail»? Думаю, что с нашим «Дилижансом» может сравниться только «Royal Mail of Nineteenth Century», австралийская марка коричневого цвета номиналом три с половиной цента.
Директор рассказывал о вещах, несомненно, интересных, но не говорил ничего, что было бы для меня ново.
Мы прошли в его кабинет… Мне неудобно было прервать его на полуслове и попрощаться. Самое большее, что я мог, это, воспользовавшись моментом, спросить о «Десяти краковских кронах». С этого ведь началась вся история…
Да, конечно, он слышал, что в сорок восьмом году в Варшаве был украден экземпляр марки «Десять крон», что банк хотел передать часть редких марок из своей сокровищницы Филателистическому агентству, а агентство должно было потом переслать марки в музей. Он помнит описание коллекции марок «За лот». Но подробностей не знает, да и вообще он знал обо всем этом меньше, чем доктор Кригер.
— А если бы эти наши классики пропали не в сорок восьмом году, а теперь? — спросил я, по-прежнему умалчивая о том, что произошло в Западном районе.
— Теперь? — спросил директор. — Ну да, вы ставите вопрос теоретически, ведь ничего подобного не произошло… Если бы это коснулось меня… Знаете, я разговаривал как-то в Нью-Йорке с Финбаром Кенни. Это эксперт мировой величины. Единственный человек, который знает, где находится знаменитая «Гвиана» и кто является ее владельцем. Так вот, когда беседа коснулась темы ограблений крупных филателистов, Кенни сказал: «Я бы не стал искать самые ценные марки из пропавших коллекций. Эти марки легче всего выловить. Вор будет прятать их в течение ряда лет, если не попытается продать за пределы страны. В то же время каждая значительная коллекция наряду с экземплярами высокой ценности содержит также марки средней стоимости и дешевые. Есть правило: тот, кто имеет в коллекции «бриллианты», в девяноста случаях из ста не заботится о марках средней или малой ценности. Они раздражают вора. Считая, что разыскивать будут только марки высокой ценности, он обменивает или продает сериями или поштучно те марки, что могут затеряться в массе дешевых…»
Я записал на всякий случай некоторые замечания директора относительно крупных краж марок и выработанных методов их розыска.
Как же мне теперь добраться до убийцы, ведь я ни на шаг не приблизился к нему?
Возвращаясь на аэродром, я мысленно пытался применить правило Финбара Кенни к конкретным фактам. Получалось, что нужно как можно лучше акклиматизироваться в Клубе филателистов и, как говорил в самом начале полковник, «менять, покупать, продавать».
Теперь это мог быть единственный путь.
Измученный, я проспал все время полета… Когда я протер глаза, самолет шел на посадку, и через несколько минут я уже докладывал НД по телефону о своем возвращении.
— Значит, ты отсутствовал ровно шесть часов, — заключил НД. — Поздравляю, ты оперативен. Только результаты у нас с тобой пока плачевные. Я бы на твоем месте опять побеседовал со служанкой, то бишь с наследницей. На вилле спокойно. Об этом мне только что доложил комендант.
— Что показал химический анализ?
— Ничего. Состав яда по-прежнему неизвестен. Правда, для некоторых исследований понадобится еще какое-то время, — добавил НД в утешение.
Следующий разговор, из этой же будки телефона-автомата, я провел с полковником.
— Будь любезен, Глеб, возьми свою записную книжку и внеси это путешествие в графу своих личных расходов. Я тебе сразу сказал, что ничего во Вроцлаве ты не найдешь. Потому что узел находится здесь. И именно здесь нужно энергично взяться за дело, искать твердый, четкий след…
В ярости я повесил трубку. Внес в записную книжку цену билетов на самолет плюс проезд на такси до музея. Вместе со стоимостью двух марок «За лот», которые я неудачно обменял возле филателистического магазина, расходы по расследованию преступления из моих личных средств уже вдвое превышали мой месячный оклад!
Смеркалось, когда я снова поднялся на второй этаж виллы. Снаружи за домом незаметно вели наблюдение двое сотрудников в штатском.
Девушка, открывшая мне дверь, напоминала чересчур выросшую Красную Шапочку (из тех, что не боятся волков). Я собрался было посоветовать ей быть осторожнее, но при виде ее бицепсов от своего намерения отказался…
— Моя племянница — спортсменка, — окончательно развеяла мои опасения наследница. — Плавает, бросает копье.
Вспугнутая моим приходом, наследница быстро прикрыла газетой старые марки Венгрии, она как раз занималась ими. После того как Красная Шапочка была отправлена на кухню, служанка успокоилась.
— Очевидно, вы пришли мне сообщить, что убийца моего родственника и его жены арестован, украденные марки найдены и будут мне возвращены?
Меня поразила ее бесцеремонность. Такого я никак не ожидал. За несколько часов наследница неузнаваемо изменилась: неожиданное богатство ударило ей в голову.
— К сожалению, нет. Таким известием я еще не могу вас порадовать. И надеюсь, что все марки в альбомах остались на своих местах, до определенного времени вы не будете их переклеивать, обменивать, продавать? Ибо это затруднит или даже погубит расследование, — заметил я, думая о возможности новой кражи.
— Извините, но марки являются моей личной собственностью!
У меня вертелось на языке, что, вероятно, не все они являются исключительно ее собственностью, что часть коллекции должна была еще в сорок восьмом году попасть в музей, но была украдена, а следы, как оказалось, ведут прямо сюда… Но пока я не имел права говорить об этом.
Наследница обиделась. Молча мерила она меня пронзительным взглядом. На нынешней стадии расследования изъять коллекцию было невозможно, поскольку подозрения основывались только на показаниях доктора Кригера. Я все еще слишком мало знал о двух убийствах и кражах и о том, что же произошло с марками десять лет назад на пути от банка до музея!
Чтобы успокоить наследницу, я повторил, что речь идет о предмете наследования и до момента утверждения ее в правах трогать марки нельзя.
— Странно вы рассуждаете, — услышал я в ответ. — Вы считаете марки недвижимостью, товаром. Но над вами посмеются, если вы, например, захотите их застраховать!
«Какой она стала задиристой и умной! Не пролез ли сюда за нашей спиной кто-то третий? Сам Посол, например?…»
После минутного раздумья я спросил примирительно:
— А не знакома ли вам фамилия Канинхен?
— Нет.
— Может быть, эта фамилия встречалась в письмах, которые получал из Эрфурта ваш трагически погибший родственник?
— Не знаю. Вы же слышали от его жены, что мы обменом не занимались.
Наследница сидела за письменным столом, напоминая нахохлившуюся наседку. Было ясно, что сама она откровенно ничего не скажет. Только этим она и отличалась от своей покойной хозяйки. В остальном они были похожи как две капли воды…
— Жена вашего родственника рассказывала мне об одном коллекционере, который должен был посредничать в обменных операциях с Эрфуртом.
— Ничего об этом не знаю! — отрезала она. Я встал, собираясь уйти, как вдруг мне вспомнилась… «Норвегия», о которой говорила вдова. Я взглянул на шкаф.