После недолгого размышления я запаковал служебный кляссер и набрал номер коммутатора Главного управления милиции.
— После вашего отъезда, капитан, телефон прямо разрывался, — сообщила мне телефонистка. — Кто-то тосковал по вас и выходил из себя. Упорно настаивал: «Передайте ему, что звонит доктор Трахт». Я отвечала, что вас нет в Варшаве…
Я вернулся из ГДР в пятницу вечером. В субботу был занят делом об убийстве вдовы, розысками Посла в Варшаве, летал во Вроцлав. Спрашивать о телефонных звонках было некогда.
Но то, что звонил Трахт, обманувший меня при обмене двух марок «За лот», что-то означало: ведь я выразил желание приобрести классики, подобные тем, которые были украдены.
Первым, на кого я наткнулся в холле перед клубным залом, был, как и в первый раз, майор Ковальский. Я отвел его в сторонку:
— Послушай, Ковальский. Насколько помню, ты хотел посмотреть мои дублеты. Вот здесь есть первая «Норвегия».
Ковальского охватило волнение.
— Давай поменяемся! Могу предложить тебе голландских «Адмиралов». Великолепные марки, определенно будут украшением твоей коллекции кораблей!
— Ну-ну, зубы мне не заговаривай. Я видел эту серию в Дрездене. Согласно каталогу Цумштейна, она стоила неполных два франка.
Ковальский взял у меня конверт и подошел к окну, чтобы осмотреть его содержимое. По пути он обещал:
— Ладно, к «Адмиралам» я еще что-нибудь добавлю.
У окна конверт вернулся в мой портфель.
— Дефектная!… Ведь я тебя предупреждал: будь осторожен. Предлагал свою помощь. Разве нельзя было посоветоваться со мной? Кстати, Глеб, прошлой осенью появились марки с дилижансом, к четырехсотлетию польской почты. Не возьми ненароком белых.
Об этом я узнал еще в сорок первом почтовом отделении. Да я и не собирался брать ни розовых, ни оранжевых, ни желтых, ни радужных, ни белых.
— У тебя больше ничего нет?
— Нет. — Я прижал локтем служебный кляссер, полный марок.
— Жаль.
Ковальский повернулся и исчез в зале.
Причиной его столь поспешного ухода был, конечно, Емёла.
— Привет, как жизнь, что слышно? — спрашивал, сияя улыбкой, Емёла. — Что ты с утра такой озабоченный?
— У меня к тебе просьба, Емёла. Есть первая «Норвегия». Не знаешь кого-нибудь, кто бы со мной обменялся? Он посмотрел на марку в лупу и зло рассмеялся: — Рассказывай кому другому, Глеб. Это Ковальский тебе дефектную марку всучил?
— Почему вдруг Ковальский?
— Так это в его стиле. Эта самая «Норвегия» должна была выравнять мои давние расчеты с Ковальским. Пришел он с ней ко мне в прошлом году и говорит: «Емёла, дай «Греческие порты», а я тебе дам первую «Норвегию», и будем квиты также и за «Святого Мартина».
— Значит, его тоже подловили?
— Конечно. Но он ее сплавил. Ну, теперь я понимаю, почему у тебя плохое настроение. По-моему, офицер Главного управления, которого надувают с марками, является не потерпевшим, а… не скажу кем. Эта дефектная «Норвегия» ходит в клубе года два, и все время кто-нибудь на ней попадается. Побывала в руках по меньшей мере у ста человек.
— Интересно, кто первый пустил ее в обмен?
— А бес его знает… До источника, по-моему, не добраться. Слишком много времени прошло. Из-за нее было столько скандалов, что, если бы ее первый хозяин пришел сюда, его бы здорово избили.
Я невольно подумал, что этот первый владелец никогда уже в клуб не придет…
Войдя в зал, я раздумывал не столько о первой «Норвегии», сколько о том, что мама и в самом деле может впутаться в неприятную историю.
— Вы не видели мою маму? — спросил я у секретаря, сидевшего вместе с директором за столом.
— Она только что приобрела у меня два новых турецких цветка, — тут же объяснил секретарь.
— А я купил у нее пятирублевую, с Калининым, — добавил довольный сделкой директор.
Так я узнал, что мама занимается филателистическими комбинациями… Она стояла у окна и вела переговоры с «симпатичной женщиной». У обеих горели глаза, пылали щеки, двигались руки, перебиравшие «сокровища», звенели пинцеты.
Я нашел рядом свободный столик. Поскольку иного выхода не было, решил тут же начать продажу ниже всяких разумных цен.
Через минуту меня окружила толпа алчущих.
Я не разговаривал с людьми, внешний вид которых не сходился с описанием Посла. Худые, высокие, пожилые и молодые уходили ни с чем. Для таких служебные марки были табу. Зато я так и сиял при виде коллекционеров, внешний вид которых сходился с теми приметами, которые дали мне в сорок первом почтовом отделении, а еще раньше студент-медик и убитая вдова.
Столпотворение у моего столика длилось около часа. Дважды менялось содержимое служебного кляссера. Я собирал… все! «Животных» — когда подошедший ко мне контрагент не имел ничего иного, а нужно было продолжить беседу. Марки Красного Креста — когда подозреваемый (как выяснилось, судья) не располагал ничем другим для обмена. Я собирал «Насекомых», «Локомотивы», «Замки» и что-то еще, что нужно было мне, как дырка от бублика…
Мне приходилось продавать, если партнер не имел с собой марок, а предлагал наличные, и покупать, когда партнера не интересовали мои служебные марки, а меня интересовала не столько предлагаемая мне серия, сколько его особа.
Положительным результатом этой акции было мнение, дошедшее до меня окольным путем: обо мне говорили как о новом коллекционере и как о «своем парне»!
И тут, дождавшись своей очереди, ко мне подсел доктор Трахт.
При виде овальной физиономии я закрыл свой кляссер. Поскольку Посла-убийцы не было среди людей обычного телосложения, тем более я не обнаружу его среди худых.
— Приветствую, приветствую! До главы правительства легче дозвониться! — Трахт сказал это так, будто он звонил министрам по десять раз в сутки. — Давайте пройдем в конец зала. Там свободнее.
Я как раз собирался это сделать, так как пора было прекратить эти идиотские сделки. Я уже не мог досчитаться тысячи злотых.
Мы прошли в конец зала.
— Есть редкая оказия, — шепнул Трахт, фамильярно беря меня за плечо. — Кое-что для настоящих знатоков. Может, присядем?
Мы уселись за свободный, стоявший в стороне столик.
— Все они, — Трахт показал пальцем на толпу, — просто зелень, молокососы. А вы серьезный коллекционер, у которого кое-что есть, — польстил он мне. — Вы должны использовать эту оказию. Я помогаю в распродаже коллекции одного недавно умершего филателиста. Ну и, понятно, немного нуждаюсь в деньгах. Вы знаете, когда приобретается целиком коллекция, это обходится дешевле. А там есть преотличные вещи. Разумеется, большинство я оставлю себе. («Да-да, я знаю, мошенник, что ты оставишь себе!») А часть, те страны, которые я не собираю («Интересно, а что ты вообще собираешь, кроме денег?»), могу уступить без всяких комиссионных.
Я смотрел на него. Лицом, телосложением, ростом он не подходил под описания Посла.
Дальше я услышал, что некая женщина (ясно, что наследница) не будет разговаривать по вопросу о коллекции ни с кем, кроме него. И если я хочу, то коллекцию можем осмотреть вместе.
— Конечно, переговоры я буду вести сам и вы не должны спрашивать о цене. В ваших же собственных интересах. Ввиду возможной недобросовестной конкуренции третьих лиц…
— Гм, — задумался я. — Видите ли, сделки, которые я здесь провожу, — это скорее для спорта. В последнее время меня привлекают марки «За лот». А что в этой коллекции из… — я прикусил язык, едва не упомянув Западный район, — что в ней есть?
Трахт вытащил листок, исписанный рукой убитой вдовы, и, открыв каталог, начал перечислять:
— Все швейцарские серии «Pro juventute», негашеные. Четыре немецких блока «Nothilf» и «Ostropa». Польские марки, выпущенные во время Варшавского восстания, на конвертах. Из Соединенных Штатов — марки всех долларовых номиналов…
Он буквально захлебывался от высоких номиналов иностранных марок, сомнений быть не могло — наследница собирается начать распродажу.
— Жаль, что у вас нет первой «Польши». Как я уже сказал, сейчас меня интересуют номерные штемпеля на марках «За лот».