— Я много слышал о вас. Повторяю это еще раз. Мне кажется, что я вас хорошо знаю и, пожалуй, не ошибусь, если скажу, что вы в любом случае предпочитаете правду?
— Предпочитаю, — подтвердила я и уже поняла, что последует за этим вступлением. — И даже самую горькую правду.
Он кивнул головой и достал сигарету.
— Вот я и подумал, что вы должны все знать. Миссия моя очень неблагодарна и нелегка. Весьма. По очень важным причинам мне бы хотелось, чтобы на моем месте оказался кто-нибудь другой. Очень хотелось бы, но вот так получается, что именно мне придется это вам сообщить.
Я смотрела на его худое лицо с неправильными чертами и темными живыми глазами. Какая у него хорошая улыбка! И эти полные сочувствия и понимания слова. Да, у этого человека есть душа. Душа! Я уже и не чаяла ее найти в мужчине…
— Минутку, — перебила я его. — По каким причинам?
Он посмотрел на меня, я посмотрела на него, и уже не было нужды в каких-либо объяснениях.
— В таком случае я, пожалуй, готова отказаться от правды, — я выпалила это прежде, чем поняла, что не следовало этого говорить.
На лице его вспыхнула улыбка.
— В таком случае у меня развеялись последние сомнения, что вам следует это сказать. Я рад, что вы именно такая.
Я не стала уточнять, какая именно, и не стала его разубеждать. Пусть думает, что я Какая-то особенная, пусть не сразу разочаруется во мне. И чем дольше продлится его заблуждение, тем лучше.
— Ну, тогда я слушаю.
— Этот прибор, — сказал он, указывая на магнитофон, — был установлен в машине Мадлен. Он включался автоматически, когда водитель занимал место и когда одновременно с этим открывалась правая дверца. Мы руководствовались соображением, что пассажир, как правило, садится в машину через правую дверцу, а водитель, находясь в одиночестве, обычно не разговаривает. Тогда у нас еще не было контакта с вами и поэтому мы пытались таким путем получить информацию. Сами понимаете, здесь записаны только обрывки разговоров. Мадлен прибыла в Польшу сразу же после вашего бегства на яхте и немедленно установила связь с вашим… другом.
— Не уверена, что это слово сюда подходит, — заметила я.
— Я тоже не уверен. Так вот, ей поручили собрать все сведения о вас. Вы знаете, что никаких сведений не было. Как только вас обнаружили во Франции, ее отозвали, но она не сразу покинула Польшу. А задержалась здесь на свой страх и риск, вызывая тем самым недовольство шефа.
— А кем она, собственно, была? Любовницей шефа?
— И это тоже. Главная же ее роль в гангстерской шайке — выполнять задания, с которыми мужчина не справился бы. Во второй раз она прибыла сюда после вашего бегства из замка Шомон и оставалась до самого последнего времени. Она была уверена, что со своей внешностью добьется всего, но просчиталась. Вот эти записи относятся к самому последнему периоду. Хотите послушать?
— Хочу.
Он что-то покрутил в маленьком магнитофоне, раздался тихий щелчок, и послышался голос, слегка приглушенный шумом двигателя:
— Что случилось?
Вопрос был задан по-немецки. Голос принадлежал женщине.
— Я получил известие…
На сей раз говорил Дьявол. Тоже по-немецки.
— Какое известие? Говори же!
Пауза. Слышнее стал шум мотора.
— А что я получу?
— …перестань! Получишь сразу все! Но сначала надо ее найти!
— Она нашлась. Что я получу за то, что сообщу, где она находится?
Пауза.
— Что хочешь?
Опять пауза.
— Десять тысяч. И подтверждение о перечислении суммы на мой счет.
Из-за шума мотора нельзя было расслышать, о чем они говорили дальше. Потом пробился голос Дьявола:
— …хочу увидеть эти деньги.
— Хорошо. Завтра получишь подтверждение. Какой банк?
— «Лионский кредит».
— Хорошо. Говори!
— Послезавтра… через границу в Колбаскове… бежевым «ягуаром» через Берлин…
— Это точно? Откуда ты узнал?
— Полчаса назад она звонила из Нанси…
Опять усилился шум мотора, трудно было разобрать отдельные слова. Из того, что удавалось понять, можно было сделать вывод, что в машине обсуждался вопрос, как добраться до Колбаскова. Кажется, они договорились ехать вместе на ее машине.
Молча наблюдала я за тем, как представитель Интерпола менял пленку. Противоречивые чувства бушевали во мне. Возмущение и удовлетворение, жалость и отвращение, ненависть, горечь и надо всем этим — радостное чувство, что сброшена неимоверная тяжесть.