Мирча Рошу говорил мне о пристрастии Дана Сократе к графике, теперь я и сам вижу: три четверти стен занимает бесконечная сюита пейзажей черной тушью и офортов. А скорее, это один и тот же пейзаж — с разных углов зрения, в движении и неподвижности; и даже если он нарисован с другой натуры, все равно впечатление, что пейзаж — тот же, подробный, педантичный, порой отточенно-филигранный. Верное и терпеливое перо выводит контуры травинок, веток, листьев — с отчетливыми жилками, со всеми шероховатостями материи. Так же кропотливо выполнены несколько портретов: морщины, волоски, несовершенства человеческой кожи. Одержимость микрокосмом — очень специфическое пристрастие, и эффект удивительный. Манера мне что-то напоминает, и я примерно с полминуты мучаюсь, соображая, что именно. Интересно, я никогда не видел ни одного рисунка Дана Сократе, не видел вообще ничего подобного, и все же у меня смутное ощущение, что стиль художника мне знаком, что я не раз уже с ним встречался. Из-за его «фотографичности»? Нет, ни в коем случае, эти рисунки как нельзя более далеки от натурализма: общие очертания фигур или элементов, составляющих пейзаж (дома, деревья, холмы), деформированы по законам особой, художественной оптики, точность — только в деталях, как будто бы Сократе рассматривал мир в лупу миллиметр за миллиметром, намеренно пренебрегая ансамблем…
Потому-то он, видимо, и отошел от живописи. Цвету не место при таком устройстве зрения. Немногочисленные гуаши и акварели, собранные в одном углу, все без исключения относятся к начальному, пятнадцатилетней давности, периоду. Остальное — бесконечные волны изящной туши. Однако где-то посередине этого черного половодья тускло отсвечивает цветное пятно. Подхожу и приглядываюсь. Офорт называется «Пейзаж с карликовыми кустами», и один из кустов, повыше, расположенный в центре композиции, написан в цвете — пыльный желто-зеленый куст, контрастирующий, не слишком резко, 6 черно-белой тональностью. Ну да, ведь только что, на торжественном открытии вернисажа, один бородач отметил это чудачество как некий творческий вызов, утверждающий оригинальность художника…
Делаю усилие памяти: что же мне все-таки напоминает эта манера рисунка, и тут вижу подле себя Адриану. Рассеянно ей улыбаюсь. Она наклоняется совсем близко и что-то мне шепчет — кажется, приглашает в театр или что-то в этом роде. «Они тоже придут», — различаю я и на всякий случай бормочу нечто означающее согласие, Потом направляюсь к выходу, неуклюже лавируя между гостями. С порога бросаю на экспозицию последний обзорный взгляд. Глаза невольно ищут «Пейзаж с карликовыми кустами». На расстоянии он выглядит совсем по-иному, и я еле сдерживаю сильнейшую дрожь. Разрази меня бог, если эта гравюра не изображает место на берегу моря под Мамаей, где месяц назад был убит художник Дан Сократе…
Панорама осеннего города выветривает из головы все до единой мысли. Мне нравится Бухарест в этот час, когда цветные рекламы пляшут в ритме больших столиц мира. Приятно послоняться по бульвару руки в брюки, без всякой цели, глазея по сторонам и пялясь на витрины. Мимо в обе стороны текут самые разные люди. Большинство — по крайней мере на вид — молоды, веселы, беззаботны. Общая атмосфера заражает и меня. Поворачивая на проспект Виктории, слышу, как кто-то насвистывает знакомый мотивчик, и понимаю, что это я.
— Ту-рум-тум-тум! Па-рам-пам-пам!
Приостанавливаюсь у «Атене-паласа», раздумывая, не выпить ли кофе. Потоптавшись немного на углу, отправляюсь дальше, напевая уже несколько смелее:
— Ту-рум-тум-тум! Па-рам-пам-пам!
В этот момент чей-то мелодичный голосок подхватывает сзади на октаву выше:
— Ту-рум-тум-тум! Па-рам-пам-пам!
Следует россыпь смешков на два голоса, потом — снова соло: