Собственно говоря, мы и не предполагали беседовать с Лукрсцией Будеску в квартире ее хозяев.
— Мы можем поговорить в вашей комнате, — улыбается ей галантно Бериндей. Глядя на него, можно подумать, что он пришел не снять с нее новые показания, а продолжить начатый накануне флирт.
— Моя комната в другом подъезде… да там и тесновато.
— Ничего, в тесноте, да не в обиде, — успокаивает ее так же галантно прокурор.
Она соглашается, но просит нас пойти вперед, поскольку ей придется еще тут задержаться.
Мы спускаемся и пересекаем двор. По дороге я сообщаю прокурору свои наблюдения над Лукрецией Будеску. Он не удерживает смеха:
— Да, она странновата… Но мало ли встречается и на улице женщин так же безвкусно накрашенных?.. Да и, собственно, не она же объект нашего расследования.
На улице прокурор не отказывает себе в удовольствии с удовлетворением оглядеть свой «трабант». Он, как все владельцы, явно гордится своей машиной.
Входим в другой подъезд, в тот самый, где находится мансарда Лукача, и тут нас нагоняет Лукреция Будеску. Даже и сейчас, в полдень, на лестнице темновато. Отпирая дверь в свою комнату, наша красавица еще раз извиняется за тесноту.
Нельзя с ней не согласиться — мы едва тут умещаемся втроем. В пространство площадью с тюремный карцер втиснут узенький диван, стол со стулом и старый платяной шкаф.
— Я ведь говорила, что тут тесновато, — лишний раз укоряет нас Лукреция.
— Ничего, — ободряет ее прокурор, обводя взглядом комнату. — Мы с вами усядемся на краешек постели, а капитан — к столу, чтоб ему было удобнее писать.
Так и размещаемся: я на табурете у стола, они вдвоем напротив меня. Глаза прокурора не без ехидства вопрошают: «Неплохая мы с ней пара, а?» Зрелище действительно карикатурное.
Я достаю из кармана записную книжку, шариковую ручку. На стене напротив меня висят фотографии популярных киноактеров, приобретенные, несомненно, в киоске за углом. А меж ними, посредине, — фотография самой Лукреции Будеску.
«Что-то мне тут не по себе…» — мелькает у меня в голове, покуда я готовлюсь приступить к делу. Я и сам не понимаю, что со мной. Обычно, когда я кого-либо допрашиваю или даже просто так беседую, я помимо воли не отвожу взгляда от глаз собеседника. На этот же раз мой рефлекс не срабатывает, будто какое-то стеснение мешает мне быть самим собой.
Прокурор достал из своего портфеля какую-то папку с бумагами и, прежде чем углубиться в нее, ждет, чтоб я задал первый вопрос.
— Хорошо ли вы знали Кристиана Лукача?
— Кристинела? — переспрашивает меня быстро Лукреция Будеску и, назвав покойного уменьшительным именем, снисходительно улыбается. — Еще бы, я его знала очень даже хорошо… Он был такой спокойный, вежливый, работящий… Разве вы не видали, как он отделал свой чердак? И все собственными руками.
— Когда он это сделал?
— Как только переехал в Бухарест и дядя его родной, Милуцэ Паскару, чей раньше весь дом был, отдал ему этот чердак под жилье.
— До него кто-нибудь жил на чердаке?
— Нет… Он мне сказал — мне-то он всегда все говорил без утайки, — он сказал, «чем жить в общежитии или снимать угол у чужих людей, лучше уж на этом чердаке!..». И такой счастливый был, все смеялся… Господи боже мой, что же это за напасть такая!..
Я испугался, не разрыдается ли она. Но нет, обошлось без слез. И это меня почему-то насторожило.
— Он такой хороший был! — продолжает женщина, не ожидая моих понуканий. — II я ему тоже сильно нравилась… Не подумайте чего, он всегда очень вежливый был, почтительный, пальцем не смел до меня дотронуться! А вот дядя его, наоборот, такой нахальный… Раз мы с ним остались вдвоем, и он, представляете, полез обниматься! Но я уж поставила его на место, можете не сомневаться!
Понемножку до меня доходит, что представляет собой моя собеседница. Искоса поглядываю на прокурора — он тоже прячет усмешку в усы.
— Когда вы видели в последний раз Кристиана Лукача? — возвращаю я ее к тому, что меня интересует.
— Вчера, когда он меня попросил подняться к нему и взять несколько его рубашек постирать. Очень веселый он был человек, смешливый, ему палец покажи — он и смеется.
Говорит она совершенно логично, связно, и я догадываюсь, что, для того чтобы понять ее, мне надо забыть об этой ее нелепой косметике, о ее явной психической неуравновешенности.
— Стало быть, он был веселым парнем… — подталкиваю я ее в нужном для меня направлении. — У него собирались друзья, выпивали, танцевали?