Ягудина и еще двух сотрудников встретила высокая симпатичная женщина лет тридцати пяти. Это была Ксения Семеновна Ведерникова. Узнав о цели их прихода, она охотно распахнула двери своего дома. В комнатах стояла хорошая старинная мебель, всюду были ковры и гобелены. «Удивительно, как это она сумела сберечь такую обстановку», — подумал про себя Ягудин, подходя к прекрасному беккеровскому пианино.
— Играете? — спросила его хозяйка.
— Немного. Я воспитывался в приюте вдовствующей императрицы, там у нас был старенький инструмент. Скажите, Георгиева у вас живет?
— Да. Что с ней случилось?
— Видите ли, ее обвинили в краже вещей.
— Боже мой, этого не может быть!. — всплеснула руками Ведерникова. — Вера Ильинична — и такое? Да она пальцем не тронет чужого добра.
— Все может оказаться наветом, — согласился Ягудин. — Она давно у вас живет?
— С двадцатого. Георгиева — одинокая старая женщина.
— К ней кто-нибудь приходит?
— Разве только затем, чтобы попросить ее об уроках музыки. Она прекрасная пианистка.
— Это ее инструмент?
— Мой, но я ей охотно разрешаю пользоваться им.
— Покажите ее комнату.
В боковушке, выходящей одним окном в угол двора, стояли солдатская койка, прикрытая лоскутным одеялом, старенький с облупившейся краской столик и два обшарпанных венских стула.
— Вот ордер на обыск.
— Пожалуйста, пожалуйста, — замахала руками Ведерникова.
Обыск в комнате старухи ничего не дал. Два старых платья, стоптанные ботинки и съеденная молью шляпка — вот и все, что нашли. Тогда Ягудин позвал хозяйку и предъявил ордер на осмотр ее имущества. Ведерникова возмутилась. Лицо ее покрылось пятнами.
— Это противозаконно, — еле сдерживая себя, процедила она сквозь зубы, — задержали воровку, а обыскиваете честных людей.
— Но зачем же так, Ксения Семеновна? — укоризненно заметил Ягудин. — Вы только что утверждали, что Вера Ильинична — честный человек.
— Кто их знает… пришлых.
Обыск длился полтора часа. Все это время Ведерникова сидела в кресле, презрительно поглядывая на милиционеров. Но, когда Левченко отодвинул комод, хозяйка заволновалась.
— Я только что покрасила пол, — сердито сказала она, — а вы так неосторожно двигаете.
— Виноват, — ответил ей Левченко, заглядывая за комод.
Он попробовал половицы, постучал по стене, потом по комоду.
— Те-те-те, — поцокал языком Левченко. — А комодик-то с секретом, Леонид Егорович.
— Что-что? — переспросил его Ягудин, занятый осмотром печи.
— Двойная, говорю, стенка у комода.
Ведерникова вскочила на ноги.
— Не смейте трогать, хамы!
— Спокойно, гражданка, — предупредил ее Ягудин. — Не портите нервы, они еще вам пригодятся.
Задняя стенка комода крепилась медными гвоздями с большими шляпками. Ягудин стал нажимать на каждый из них. Вдруг часть стенки мягко упала ему на руки. Из проема посыпались бусы, ожерелья, кольца, золотые ложки, крестики, броши, часы, цепочки, портсигары.
— Возмутительно, — зашептались понятые. — Люди в нужде бьются, а тут такое богатство прячут…
— Одевайтесь, гражданка Ведерникова. Пойдете с нами.
— Хамы, хамы, как я вас ненавижу! — закатилась та в истерике.
— Хватит!..
В милиции Ягудин передал Ксению Семеновну следователю Василевскому. Ведерникова долго отпиралась, уверяя, что все обнаруженные ценности ей оставили на сохранение отступавшие белогвардейцы. Потом сказала:
— Это от мужа. Он ушел с колчаковцами.
Пригласили Гущину, молодую женщину, узнавшую свои вещи в ломбарде. Среди драгоценностей, найденных при обыске у Ведерниковой, Гущина опознала брошь, подаренную ей отцом в день окончания гимназии.
— Вот видите, здесь даже инициалы мои выгравированы на обратной стороне: Е. Г. — Елене Гущиной.
— Позовите Георгиеву, — крикнул в коридор Василевский.
Вошла квартирантка Ведерниковой. Увидев хозяйку, побледнела.
— Ксения Семеновна… — удивленно протянула она.
— Ну, что «Ксения Семеновна»? Продала, старая дура! — зашипела на нее та. — Ладно, уведите ее, я все расскажу.
Плача и ругаясь, она поведала следователю о том, как связалась с бандой Луковина.
— Они вместе с моим мужем служили в колчаковской армии. При отступлении муж тяжело заболел и застрял в этом городе. Я приехала к нему. У нас тогда имелись кое-какие деньги, и мы приобрели дом, обстановку. Потом он умер. Я осталась почти без средств, стала зарабатывать шитьем и починкой одежды. Молодость уходила. В это время в уезде появился Луковин. Он нашел меня, стал помогать. Перед арестом Демьян Прокопьевич оставил свои ценности у меня, разрешив часть из них израсходовать для своих нужд.