Бет толкнула меня локотком в бок.
— Ну как, жаль тебе этих изысканных блюд?
Ханс–Петер кивнул мне со вполне серьезным сочувствием.
— Вот беда, даже поесть не дают…
Утопая почти по щиколотку в мягком светло–бежевом ковре, я прошествовал по длинному ангарообразному коридору, где разливался молочный рассеянный свет, исходивший от высоких окон. Вся левая стена была выкрашена в нежный цвет яичной скорлупы, отчего возникало чувство, будто ты шагаешь среди облаков. Я действительно находился на нашем Олимпе, хотя и всего двухэтажном, а внешне так и вообще довольно скромном («новый функциональный стиль» начала тридцатых годов) здании Генеральной дирекции, упиравшемся торцом в высотный административный улей. Лишь резиденция самого Бальмера оказалась на верхнем, двадцать первом этаже, ибо его предшественник однажды спьяну решил, что президенту правления надлежит обозревать свою империю сверху. Остальные же директора, члены Генеральной дирекции, обитали здесь, за почти герметически плотно закрывающимися дверями из дорогого темно–коричневого дерева; они находились справа от меня, над каждой виднелась лишь небольшая латунная табличка.
Разумеется, дверь из коридора вела не прямо в кабинет Феша, а сначала в приемную, где секретарша разделяла с директором привилегию в спокойную минуту насладиться видом на ленивое течение швейцарской Янцзы, то бишь батюшки Рейна, который ниже Базеля превращался в клоаку вонючих химических стоков. Что касается меня, то секретарша отказала мне в удовольствии полюбоваться красотами природы.
— Господин Фогель? Господин доктор Феш ожидает вас.
Это прозвучало почти упреком, хотя я явился минуты на три раньше назначенного срока. «Прошу зайти ко мне в 13.30», — говорилось в записке, которую вручил мне вахтер у входа в дирекцию с таким видом, будто вручает премию Оскара за лучшую кинооператорскую работу года.
Секретарши из Генеральной дирекции любят почваниться. Блондинка, сидевшая у Феша (ее фигура напоминала букву «S», у меня прямо руки чесались вытянуть ее по нижней выпуклости, чтоб не зазнавалась), не была исключением. Причем зарабатывали эти директорские леди совсем немного. Но, видно, сама честь служить у престола крупного капитала в лице королей аптекарских снадобий и химических средств борьбы со всякой нечистью не позволяла этим жрицам помышлять о таких низменных предметах, как повышение зарплаты.
Не оторвавшись от стула, секретарша лишь сделала движение головой, причем не особенно резкое, дабы не растрепать белокурые локоны, указывая на обитую кожей дверь в кабинет:
— Можете войти!
Даже в собственном кабинете Феш казался каким–то неуместным; великовато было для него это скромно–солидное помещение, обшитое панелями из мореного дуба. Феш выглядел одним из семи гномиков на коленях у злой феи.
Второй человек тоже имел несколько потерянный вид; он сидел в кресле для посетителей («барселонское кресло» Миса ван дер Роэ) перед огромным строгим столом, из–за которого при моем появлении шеф пресс–службы встал, но как–то не мог решить, то ли пойти мне навстречу, то ли протянуть мне руку через полированную столешницу.
— Господин Фогель, здравствуйте.
Он все–таки обошел стол и, конечно же, задел за угол.
— Мне очень жаль, что я помешал вашему обеду, однако господину Гуэру… Знакомьтесь: господин Гуэр, господин Фогель! — (Человек, сидевший в кожаном кресле, кивнул, смерив меня изучающим взглядом.) — …Необходимо срочно побеседовать с вами.
Я пожал тонкую, всегда влажно–холодную руку Феша, которая тотчас же вновь вяло повисла. Если бы поблизости было полотенце, он наверняка сразу бы вытер ладонь. Потом я пожал руку незнакомцу, который крепко стиснул мою ладонь, глядя мне при этом прямо в глаза.
— Вы ведь здешний фотограф? — У господина Гуэра был явный цюрихский выговор.