Феш подался вперед и прищурил глаза.
— Знаете, отчего получается муар? Оттого, что растровую форму для печати делают с уже растрированного снимка. Так было и тут. То есть использовался не фотооригинал, а снимок из какой–нибудь газеты или журнала. Может, портрет доктора Кавизеля уже появлялся в «Вольф–ньюс»?
Феш хмуро поглядел на меня и отодвинул листовку на середину гигантской столешницы.
— Возможно. Только об этом я у вас должен спросить.
Я опять опустился в кресло.
— Я могу это выяснить. Если фотография использовалась для публикации, то на обороте делается пометка.
Гуэр сопя выпрямился и порылся во внутреннем кармане своего клетчатого пиджака.
— Вот она, — проворчал он, достал замусоленную записную книжку и без особых поисков вынул фотографию.
— Фройляйн Брённиман разыскала ее нам, — пояснил Феш.
— 25.9.80. Вероятно, это дата выпуска? — Гуэр, кряхтя, приподнялся и выложил фотографию на стол.
Феш наклонился к переговорному устройству и попросил свою секретаршу, фигуристую блондинку, принести номер нашей газеты за это число.
Комок в горле у меня пропал, но зато я почувствовал, что вспотел. Заподозрен безо всякой вины, а от страха чуть не умер!
Секретарша не удостоила меня даже взглядом; узкая юбка — здешние девушки не носили джинсы — чуть не треснула по шву, когда она протянула шефу уже раскрытую подшивку таким жестом, каким заведующий винным погребом в шикарном ресторане вручает карту дорогих вин.
— Спасибо.
Едва приметный кивок, и секретарша исчезла. Феш закрыл подшивку, поправил своим тонким пальцем очки и, обменявшись взглядом с Гуэром, обратился ко мне:
— Вы нам очень помогли.
Судя по всему, допрос — а теперь уж скорее просто беседа — был закончен. Поскольку у меня сложилось впечатление, что я покидаю поле боя непобежденным, то мне захотелось взять маленький трофей.
— Могу я попросить вернуть мне пленку, которую господин Гуэр отобрал у меня сегодня утром? Нам срочно нужны снимки обезьян.
— Разумеется. Но снимки, сделанные в четверг вечером, останутся пока у меня.
— Все?
— Да. Снимки с места аварии еще понадобятся, а фотографии господина Бальмера я отберу с ним сам.
О'кей, босс, можешь оставить их себе. Зато про пленку в моем портативном фотоаппарате вы ничего не знаете, а вот ее–то я и проявлю сегодня же вечером.
Конечно же, поблизости от дома места для парковки не оказалось, поэтому я поставил свой «опель» на берегу Рейна, минутах в пяти ходьбы. Год тому назад у меня здесь однажды выкачали весь бензин, поэтому я не очень любил оставлять машину на этой плохо освещенной набережной. А может, я стал слишком опаслив, с тех пор, как у меня из закрытой машины украли всю аппаратуру и пленки, когда я приехал на Хокенхаймский ипподром снимать тренировочные скачки на Большой германский приз. По счастью, воры не заметили уже проявленных пленок, которые я сунул вместе с продуктами в сумку–холодильник, поэтому рывок Регаццони на вираже не был потерянным для потомства.
Я взял портативную камеру «Агфа» из ящичка для перчаток. Я мог бы успеть отвезти эту пленку в лабораторию Роже, но после допроса у Феша у меня пропала всякая охота работать, поэтому я снял только два новых образчика продукции нашего концерна — средства от тли. А главное — не должна же пленка с мертвым Кавизелем вновь исчезнуть таинственным образом.
В почтовом ящике торчали два счета (пора платить за квартиру), открытка с Сейшельских островов, где чудаковатая лаборантка из нашего концерна проводила две недели своего трехнедельного отпуска, выложив за это две месячных зарплаты, а еще в ящике лежал конверт с информационным листком противников использования атомной энергии. Примерно раз в три недели мне приходил такой конверт из экологически безопасной бумаги; вот только не помню, платил ли я какой–либо из многочисленных рассорившихся организаций годовой членский взнос. В подвале моего дома, где кроме запасов вина было немного дров для кухонного очага (Ида навела тут порядок и отдала мусорщикам все, что сочла ненужным), я захватил бутылку алжирского красного и пошел пешком на пятый этаж. Кашель у меня поутих, но я сильно запыхался, когда открывал дверь квартиры.
Газовая печь в коридоре более–менее поддерживала тепло в двухкомнатной квартире (хотя Ида всегда считала ее неуютной и холодной), она потихоньку потрескивала, поставленная еще утром на третье деление. Теплая армейская куртка, которую я иногда надевал по утрам, если мне все–таки было холодно, висела на своем крючке в прихожей рядом с меховой шапкой и бежевым дождевиком.