Однако это открытие вовсе не обрадовало меня. Габор, симпатичный, чуткий человек, химик, сознающий свою ответственность, смотрел на меня так, будто я объявил ему смертный приговор.
— Никто меня не подсылал, Габор. Я сам обо всем догадался.
Эти слова вряд ли утешили его, однако он немного пришел в себя.
— Ну и что ты теперь собираешься делать? — спросил он с легким оттенком упрямства. В его темно–карих собачьих глазах блеснули искорки воинственности.
— Хочу поговорить с тобой, Габор. — Я перешел почти на шепот, так как к нам приближалась пловчиха в очках–консервах, пожилая сотрудница из юридического отдела, которая ужасно кичилась своей спортивностью. Она плавала так же тупо и упорно, как и делала свою карьеру (она была одной из немногих женщин в концерне, кому удалось продвинуться по службе). — Пойдем отсюда, Габор. Здесь нам не дадут спокойно поговорить.
Он последовал за мной, как послушная собака, которая прекрасно понимала, что ей нельзя грызть домашние туфли. Под душем и в раздевалке мы почти не разговаривали друг с другом.
Перед входом в административное здание Габор впервые снова обратился ко мне:
— Куда теперь?
Прозвучало это так, будто он спрашивал, куда его ведут на расстрел. Казалось, он хотел сказать: не тяни, кончай поскорее, все равно я тебе ничего не выдам.
Снег начал таять; с бетонных карнизов окон на посыпанную солью дорожку шлепались крупные капли. Я предложил Габору прогуляться до ближайшего ресторанчика.
— О'кей, — сказал он безо всякой охоты.
Когда мы оставили позади встречный поток людей, идущих к административному зданию, я попытался успокоить своего упрямо молчавшего спутника.
— Габор, ты меня не так понял. Я же не против тебя.
— Вот как? — В его голосе слышалась скептическая нотка.
— Слушай, кончай разыгрывать оскорбленное благородство. Я сам пострадал во время той аварии.
Он с любопытством посмотрел на меня.
— Дело в том, что я одним из первых оказался на месте аварии, — объяснил я. — Меня послал доктор Феш сделать там несколько снимков. Ты ведь знаешь его?
Габор кивнул.
— Министр пропаганды.
Я рассмеялся, но тут же осекся. А можно ли доверять Габору? Пока что он мне ничего не сообщил, только побледнел там, в бассейне, но, может, это было от переутомления. Я крепко взял его за рукав дубленки и замедлил шаг.
— Габор, ты мне все еще не ответил. Это ты проинформировал ШАП?
— Выключи свой магнитофон, тогда поговорим. О, черт!
Поскользнувшись в своих полуботинках на обледеневшем снегу, Габор едва не грохнулся, но в последний миг уцепился за воротник моей куртки. Мы чуть не свалились оба. Запыхавшись, мы стали вплотную друг к другу — и вдруг невольно расхохотались.
Я рассказал ему о пропаже фотографий, о допросах в кабинете Феша, о подозрении, что мою квартиру обыскивали, о кровотечении из носа, о распухшем горле — тут он меня остановил. Тем временем мы дошли до автобусной остановки «Эрмитаж» под мостом шестирядной автострады. Остановка называлась так из–за бывшей загородной виллы одной патрицианской базельской семьи; эта вилла располагалась в глубине роскошного парка, теперь в ней был ресторан. Хотя парк и ресторан принадлежали концерну, однако здесь не стали строить административных зданий, так как господин Вольф–старший распорядился в своем завещании предоставить парк и ресторан в общественное пользование, после чего государство уже не беспокоило его по поводу налоговой задолженности и даже ежегодно давало кругленькую сумму на уход за парком и поддержание убыточного ресторана. Правда, зато пришлось срубить часть деревьев, чтобы оборудовать развязку автострады.
Шум проносившихся машин заглушал наши голоса. Габору пришлось прокричать мне в самое ухо:
— А ты был у врача?
Я отрицательно мотнул головой.
Он озабоченно посмотрел на меня.
— Ты сильно надышался этой дряни?
— Какой дряни?
Наконец на противоположной стороне загорелся зеленый свет; в парке можно было говорить уже нормальным голосом.
— При взрыве образовалось и ушло в атмосферу еще не установленное количество ДБФ–4, производное дибензофурана. Вот этот–то факт и замалчивается концерном.