Я думал о том, что буду вспоминать о нашей любви и тогда, когда от нее ничего не останется. Я уже не думал о нашем общем «завтрашнем дне», я оглядывался назад. Итак, один. Снова один? Один после двух с половиной лет? «Szia!» Что же действительно останется, когда забудется это последнее прикосновение?
Габор трезвонил, не отнимая пальца от кнопки.
Как объяснить ему, почему Ида не приехала?
Я сполоснул над ванной опухшие глаза и смыл запекшуюся на усах кровь. Мне не хотелось показываться Габору в таком жалком виде. Возьми себя в руки, приказал я себе. Габору пришлось в жизни и потруднее, чем тебе. В 1956 году он с несколькими однокашниками бежал на Запад и очутился в люцернском сборном лагере «Каритас», затем выучил немецкий, работал лаборантом, потом учился дальше и стал швейцарским дипломированным химиком, а кроме того, он добился руки и сердца чистокровной швейцарки Френи из Листаля, произвел с ней на свет маленького Ференца и маленькую Мартели, построил для семьи на тяжким трудом заработанные деньги собственный дом в лесу, протестовал против загрязнения водоемов отходами от производства красителей, сумел доказать свою правоту, однако не вылетел с работы, так как руководство не могло себе позволить лишиться такого специалиста.
Габор был едва ли не бледнее, чем днем в бассейне; даже его круглые, как у хомяка, щеки казались впалыми. Еще у двери он резким движением скинул дубленку со своих широченных плеч.
— Привет, Мартин! Меня уволили!
— Что?
— Меня уволили, без предупреждения.
Он прорычал мне это так, будто я был в чем–то виноват.
Я повесил на крючок его бесформенную хламиду.
— Тебя выгнали с работы?
— Да, без предупреждения, сразу. Вот смотри.
Он грубо отодвинул меня и полез во внутренний карман дубленки. Затем он сунул мне в лицо конверт с четырьмя молекулами нового фирменного знака концерна «Вольф» и наклейкой «заказное». Извещение об увольнении.
Он заставил меня вынуть из конверта листок и внимательно прочитать его. Речь шла о «безответственных действиях, которые нанесли урон репутации фирмы» и «преднамеренном распространении порочащих измышлений», а также о том, что фирма оставляет за собой право принять юридические меры против «автора бездоказательных обвинений» и «потребовать возмещения морального ущерба».
— Мартин! — Габор глядел на меня почти умоляющими глазами. — Ты имеешь к этому отношение?
— Иди–ка сюда, Габор!
Я подвел его к ванной, открыл дверь, зажег свет и показал на шесть фотографий, плавающих в воде.
— Неужели я стал бы печатать эти фотографии, если бы был так предан фирме?
Габор посмотрел сначала на меня, потом на снимки в ванне, засучил рукава и нагнулся, чтобы выловить фотографию.
— Джан! — сказал он, разглядывая скрюченную фигуру на снимке. Осторожно, почти нежным движением он смахнул воду со снимка. — Джан! Что они с тобою сделали? — Он рывком выпрямился. — Это те самые снимки, которые ты сделал сразу после аварии?
Я кивнул.
— Этот человек умер не оттого, что ему проломило череп.
Я снова кивнул.
— Он наглотался ядовитых паров, потому и погиб.
— Вероятно, так.
— Вот оно — доказательство! — Габор бросил снимок к пяти остальным. — Но какой для меня в этом прок, если я уволен да еще буду привлечен к суду за нанесенный ущерб?
— Тебе надо опротестовать увольнение, Габор. У них нет против тебя никаких улик.
Понурившись, он присел на край ванны и уставился в воду. Потом беспомощно пожал своими широченными плечами.
— А может, и есть. Вероятно, они подслушивают мой телефон.
Меня пронзило ужасом. Ведь я же сам звонил Габору. А пару дней назад — когда же именно это было? — у меня неожиданно отключился телефон; точно, сначала был странный звонок, никто не отозвался, когда я поднял трубку, а потом телефон отключился. Я постарался ничем не выдать своего испуга.
— Главное не сдаваться, Габор! Пойдем выпьем по глотку и все обсудим.
— Верно! — Габор шлепнул ладонью по воде и решительно встал. — Им меня не сломать, только не им.
Я провел его в комнату, где, если не считать беспорядка на письменном столе, было поубраннее, чем в кухне; там я достал из ящика комода, служившего мне одновременно и хранилищем диапозитивов и баром, бутылку без этикетки.