Неожиданно меня забил такой сильный кашель, что мне показалось — я вот–вот задохнусь в своем промозглом «опеле». Я быстро опустил боковое стекло, на меня тут же уставилось широкое лицо, на голове человека была нахлобучена меховая шапка. Близко посаженные голубые пуговки–глазки глядели с подозрением, потом толстые губы над жирным двойным подбородком раздвинулись, и бодрый фельдфебельский голос поинтересовался, правда ли, что Альбула закрыт. Во первых, я этого не знал, во–вторых, этот мордоворот разбудил меня, в–третьих, ненавижу я зимние курорты, горные подъемники, лыжные ботинки, а потому послал тевтонского снежного человека ко всем чертям.
Сон пошел мне на пользу, голова больше не болела. Я вновь обрел способность собраться с мыслями. Попытался вспомнить по порядку, как все было. С тех пор как из газовой колонки на меня пыхнуло пламя, прошло часов восемь, а чудилось, будто это сумасшедшее утро осталось где–то в далеком прошлом.
Перед площадью Эшера–Висса выстроилась длинная колонна машин; вероятно, я попал в поток тех, кто, совершив накануне выходных успешное опустошение пригородного торгового центра, теперь возвращался в свои серые городские кварталы.
В кассетнике у меня была пленка с песнями Габриелы Ферри; римские «частушки» звучали в такт раскачивающимся «дворникам», которые, очищая ветровое стекло, открывали мне виды промышленных районов Цюриха. Два года назад мы с Идой слушали эти же мелодии в портовом ресторанчике корсиканской рыбацкой деревушки, пока чистили весьма дорогие омары… Может, Ида звонила мне еще раз?
Я пытался протереть носовым платком ветровое стекло, запотевавшее вновь и вновь. Все виделось в дымке, будто через не установленный на резкость телеобъектив, да еще с мягкой насадкой. Если же включить дефростер, то он своим гулом совсем заглушит итальянские мелодии. Господи, что за унылая местность! Кругом сырость, серость, грохот — а тут еще эта сентиментальная музыка, которая трогает меня до слез.
«Sempre!» [«Всегда»! (итал.)] Рывками, с пробуксовывающим сцеплением, я продвигался в унылую бетонную монотонность — сначала под серыми арками, с которых ручьями стекала дождевая вода, потом над замурованной в каменные парапеты рекой, текущей так же лениво, как и поток автомашин.
Нордбрюкке. Тут пришлось свернуть вправо из «просеки», пробитой через жилые массивы городскими транспортниками, явно питавшими симпатии к строительным фирмам. Два года назад, когда Буки и Ирена, собираясь выезжать из живописных старых районов Берна, отчаянно пытались найти в центре Цюриха уютную квартиру в хорошем старом доме, они убедились, что медикам, состоящим на государственной службе, это просто не по карману; квартиры в старой части Цюриха и в районе Цюрихберга по средствам только частнопрактикующим врачам с весьма высокими доходами. Поэтому Буки и Ирена были вынуждены снять квартиру в одном из домов, построенных в начале двадцатых годов, отремонтированных с небольшими затратами и с еще меньшим вкусом, где даже за дешевый и плохо натянутый нейлоновый палас квартиросъемщик выкладывает по сотне франков в месяц.
При том жилищном кризисе, который царит в Цюрихе, домохозяевам не нужно стесняться с арендной платой. Единственное, на что им действительно понадобилось потратиться, это на тройные рамы, которые и впрямь необходимы, поскольку дом стоит неподалеку от основной трассы, соединяющей центр с цюрихским районом Клотен, где ни днем, ни ночью не умолкает шум и грохот уличного движения. Правда, отсюда было удобно добираться до кантонального госпиталя, из–за чего и шум, и квартплата делались не то чтобы неощутимыми, но по крайней мере терпимыми.
Буки и Ирены дома не было.
Найдя место для «опеля» в узкой боковой улочке, я, дрожа от нетерпения, позвонил во входную дверь, однако дверь не открылась. Молчало переговорное устройство, за которое нужно платить ежемесячно еще не меньше полусотни с немалым трудом заработанных франков.
А было начало шестого. Может, они, как большинство других цюрихцев, работающих в будние дни, занимались сейчас раскупкой супермаркетов? Нет, те закрываются в четыре часа. Или они пошли в гости к коллегам? Надо было позвонить, предупредить о приезде.
Мелкий, но частый дождик холодил мне лицо, покалывал кожу, когда я, задрав голову, оглядывал ярко–желтый фасад (за его окраску берут еще по лишней тридцатке в месяц), надеясь заметить какие–либо признаки жизни за окнами третьего этажа. Но ни света на кухне, ни отодвинутой шторы. Слепо и пусто смотрели на меня окна, в них отражалось лишь затянутое тучами зимнее небо.