— Кто здесь? — спросил я.
— Я, — отозвался партизан. — Мне нужна Регина.
— Входите пожалуйста.
— Нет. Грязи натопчу. Так лучше.
Он неподвижно стоял на фоне темноты, обрамленный грубо отесанным косяком двери. Регина высунула голову из-за моей спины.
— Чего?
Он неловко переминался с ноги на ногу.
— Тут обо мне всякие сплетни распускают.
— Не слыхала и слышать не желаю.
— Придумали чепуху, — тянул хриплым голосом партизан, — такое вранье, что пусть оно им до конца жизни костью в горле торчит.
— Он пьяный, — буркнула Регина и, ловко минуя нас обоих, выбежала на дождь.
— Подожди, я тебе скажу важную вещь, — кинулся за ней партизан.
Громко хлопнула дверь, и вскоре после этого раздался настойчивый стук.
— Регина, можешь меня не впускать, но выслушай. Все будет хорошо. Я знаю, что в следующий раз все будет как полагается. Слышишь?
Некоторое время его сапоги чавкали в глинистой грязи.
— Регина, я тебя искал в городе. Я знал, что ты вернешься. — Он долго молчал, и мне неясно было, что он там делает под дверью. А когда я уже собрался вернуться в комнату, то увидел прямо перед собой его воспаленные глаза.
— Ну чего ты тут торчишь, боров нехолощеный? — огрызнулся он. — С тебя все началось.
Я инстинктивно отступил, но он меня не преследовал, исчез в потоках дождя, уже столько часов молотившего черную, выделявшую испарения землю. Я так и не понял, пошел ли он домой или стоит под дверью, мучимый горькой тоской.
Не сняв плаща, я повалился на кровать. Меня обдало сухим жаром русской печи. Я катался по простыне, ловя губами струю холодного воздуха. Гнусные уродцы толпой выступали из мутной пучины зеркала, их собратья прильнули к окну, щеря волчьи клыки, а я убегал от них, убегал в поте лица, уже приближаясь к спасительной яви, но все еще погруженный в топи дурного сна.
Я увидел за окном взлохмаченную голову Шафира. Он смешно вертел ею во все стороны; я подумал, что он передразнивает кого-то невидимого мне, но он попросту искал меня в этой мрачной комнате.
Я вскочил с кровати и заковылял к окну. Шафир был в меховой безрукавке, распахнутой на груди, которая была похожа на кусок обглоданной селедки. Мокрые, слипшиеся волосы грязными ледяными сосульками торчали во все стороны. Рот у него был широко раскрыт, видимо, он кричал что-то, но я не слышал его.
Я выбежал на улицу, где уже занялся день, темный осенний день, обильно политый дождем. Нога у меня болела, и первая лужа, в которую я погрузил ступню, обожгла ее холодным компрессом и принесла мне минутное облегчение.
Шафир отрывисто дышал, ребра у него ходили, как мехи гармони.
— Пойдемте к ним, — выхаркнул он. — Они собрались там.
— Что случилось? — спросил я, застегивая плащ, который невероятно быстро пропитывался сыростью.
— Они сошли с ума. Идемте скорее.
Он потянул меня за рукав, мы бежали рядом, как пара лошадей с разбитыми копытами. Сквозь свое свистящее дыхание он выкрикивал отрывистые фразы:
— Через подъельняцкий мост они намерены перебраться на ту сторону… Сбросить машины и палатки в реку… Религиозный экстаз… Такова ситуация.
Мы перепрыгнули через рельсы и за шпалерой карликовых сосенок, выстроившихся вдоль путей, увидели скопище людей, молившихся под дождем. Посредине стоял Юзеф Царь в своем черном плаще с поднятым воротником.
Он не то произносил речь, не то напевал, дирижируя хором, его руки были в непрестанном движении и трепыхались над головами верующих, как черные ветви.
Когда мы подбежали ближе, пение умолкло и люди медленно стали подниматься с размякшей земли. Я различил в толпе возницу Харапа, сержанта Глувко, его жену и детей, обоих Корсаков, Ромуся, партизана, Паца, путевого мастера и заплаканную Регину. Все молчали, но похоже было, что они ждали нас, заранее зная, что дело примет такой оборот.
За ними — я теперь только это увидел — текла, а точнее было бы сказать, бешено неслась куда-то на юг невероятно вздувшаяся, серая, как слон, река Сола. На своих взвихренных водоворотами волнах она несла конструкции из нагроможденных друг на друга деревьев, вымытые из земли пни, стога соломы, а поближе к берегу кружились гигантские сгустки рыжей пены, похожие на сахарные головы. От реки шел такой чудовищный гул, будто она катила под собой, на дне, камни величиной с наши дома.
Мы остановились в нескольких шагах от молящихся, и Шафир весь сжался, чтобы выдохнуть из себя остатки огромной усталости. А они смотрели на него злорадно, как на раненого врага, который рвется вперед, но не может справиться со своей немощью.