— Наша семья происходит из Венгрии. Мы, кажется, ведем род от короля Мацея Корвина. Это по фамильной традиции.
Я сижу возле клена, еще голого и спящего. В ствол вбит жестяной желобок, из которого капает в бутылку прозрачный сок. Я лениво протягиваю руку и беру ледяное стекло.
— Кто ее подставил, как ты думаешь, Корвин?
— Вероятно, местные жители. Немцы этого не знают.
— Ну, стало быть, выпьем. Твое здоровье, Корвин.
— Почему мое, сержант?
— За твой старт, Корвин. Чтобы все было, как мы задумали.
— Что?
— Так, вообще. Согласно нашему уговору.
Прикладываю горлышко бутылки к губам. Сладковатая жидкость льется прямо в рот, а мне кажется, что я проглотил кусок льда с неровными краями. У меня мучительно колет в груди. Я резко кашляю и снова утираю рот. Потом долго разглядываю на ладони остатки сока, который отливает розовым цветом.
— Не в то горло попало. Корвин, возьми ты, выпей.
Он украдкой вытирает горлышко бутылки. Я это вижу: он боится моей болезни.
— Ваше здоровье, — Корвин залихватски поднимает бутылку, и этот жест кажется мне наигранным.
…Ты шел по дороге, тянувшейся по дну оврага с отвесными склонами, с которых постоянно осыпался песок. Только что ты попрощался с матерью. Она стояла на пороге дома, провожая тебя взглядом, пока ты не свернул направо и тяжелым шагом старого крестьянина не зашагал в город, утонувший в седом тумане. Она молитвенно сложила на своей широкой груди руки, покрытые ярко-розовыми пятнами от стирки, в глазах ее была надежда, бессмысленная, раздражавшая тебя уверенность, что ты вернешься победителем.
Ты нес в руке темный портфель старомодного фасона, распоровшийся по швам. Позеленевшая от плесени кожа пахла листьями, устилавшими пол чердака. Ты жил в странном доме. Это был дом-паломник, дом на перепутье, дом открытых дверей и окон. Приходили туда разные люди, жили сколько им нужно было и уходили в неизвестность. Для одних дорога шла вверх, для других — вниз. А если они и возвращались назад, так уже, наверно, другим путем, потому что ты никогда не видел одних и тех же знакомых тебе людей в клетушках, нарезанных расчетливо, как хлеб для голодных.
Чердак дома был большой мусорной свалкой. Под его покатой крышей скопилось все то, что в состоянии была оставить после себя нужда. Копаясь там, ты находил вещи необыкновенные, часто непонятные, как, например, лыжи топорной работы, заостренные с обеих сторон и с обеих сторон выгнутые. Там же ты обнаружил деревянные ящики с фотографическими принадлежностями, какие были в ходу еще до первой мировой войны, какие-то давным-давно выдохшиеся порошки, пузырьки с вонючей жидкостью и фотобумагу, засвеченную десятки лет назад. Здесь же ты и нашел портфель, который должен был придать тебе достоинство и значительность в этот трудный день.
А ведь тебя предупреждали люди, сочувствующие тебе, в равной мере как и люди, к тебе не расположенные, наставляли тебя, объясняли, что нельзя отрываться от своей среды и переходить границы, обозначенные судьбой. Ты их не послушал и шел теперь этой каменистой дорогой, а по краю оврага за тобой шли твои товарищи, сверстники, которые давно примирились с порядком вещей и которых удивляло и возмущало твое решение.
Они сталкивали босыми ногами большие круглые камни, которые быстро катились по откосу и загораживали тебе дорогу. Ты проскакивал между этими камнями, следя, чтобы какой-нибудь из них не перебил тебе ногу, а ребята, возбуждая себя до ненависти, кричали:
— Эй, ты, что у тебя в портфеле?
— У него там шило и сапожная колодка!
— Интеллигент — козлиный хвост!
— Может, старостой вернешься?
— Сукин староста, сосчитай до ста!
Тебя бомбардировали камнями со всех сторон; один попал тебе в ногу, но ты упрямо шагал по пустынной дороге и не отвечал на брань и укоры твоих друзей, с которыми ты в марте начинал лето первым купаньем в Висиньче, а в ноябре встречал зиму и которым ты сегодня изменил, неожиданно обманул их.
Никогда раньше ты не простил бы им все эти грубые слова и оскорбительные насмешки, но теперь ты чувствовал нечто вроде вины и поэтому шел молча, с ожесточенным упорством.
Потом, когда глубокий овраг расступился и на холме показался город, тяжело карабкающийся к облакам, мальчишки остановились, ибо здесь пролегала невидимая межа, которую они никогда не переступали.
Они смотрели тебе вслед, выкрикивали бранные слова без всякой веры в их эффект, голоса мальчишек становились жалобными и все больше напоминали скуление щенят. Вместе с мальчишками остался позади запах поселка, горячий аромат душистого табака, разросшегося вокруг домов.