— Это он бросил в тебя камень, — сказал учитель.
— Угу, — простонал ты.
— Его придется исключить из числа экзаменующихся.
Ты молчал, неуверенно прикасаясь к повязке и страдая от жгучей боли.
— Он потеряет год, — добавил учитель.
Ты по-прежнему молчал, не зная, что ответить.
— Если ты примешь его извинения, я могу его простить. От тебя зависит.
Несостоявшийся гимназист открыл рот и напряженно смотрел на тебя.
— Ну что, простишь его? — спросил учитель.
— Прощу, — сказал ты и, ни капельки не стыдясь, расплакался одним глазом.
— Ну, извинись перед ним, — сказал учитель.
Верзила шагнул по направлению к тебе и прохрипел басом:
— Ну… Извини.
— Ступай в класс, — приказал ему учитель, а тебе сказал: — Ты останься.
Потом он внимательно на тебя смотрел, а ты терпеливо размазывал слезы на левой щеке, что не помешало тебе заметить, как в такт твоим всхлипываниям щека учителя как-то странно, судорожно дергается.
— Ты откуда?
— Из поселка.
— А ты знаешь, что у нас в гимназии таким, как ты, трудновато.
— Угу.
— Ты сможешь вносить плату за право учения?
— Не знаю.
— Ведь от платы освобождаются в первую очередь дети государственных служащих.
В полном унижении ты хныкал, хлюпая носом. Ты был уже способен на любую гнусность.
— Это ты написал сочинение о школьной парте? — Учитель взял со стола твои засвиняченные слезами листки, лежавшие среди многих других.
— Я, пан учитель.
— Не знаю, плакса, долго ли я здесь пробуду, — тихо, как бы про себя, сказал учитель, придерживая ладонью щеку.
— Мне очень хочется учиться, — проскулил ты.
— Ладно, посмотрим, — он с неприязнью отвернулся. — Ничего тебе не обещаю. Ну, ступай.
Ты отошел к двери и с порога еще раз посмотрел на него. Ты запомнил эту круглую, сутулую спину, черную голову и полные губы. Тебе вдруг показалось, что этого человека ты будешь встречать всю жизнь, что неуловимая нить соединила вас навсегда. И ты впервые почувствовал гнев, раздражение, пожалел о своей слезливости. Когда ты прикоснулся пальцами к холодной латуни дверной ручки, тебе уже было безразлично, какие будут результаты экзамена и суждено ли тебе учиться в гимназии.
Дверь выходила в коридор, плохо освещенный одним узким и высоким окном. У стены неподвижно выстроилось несколько мальчишек. Ты тоже остановился, и навстречу тебе двинулся тот самый верзила в гимназическом мундирчике. Он шел с кривой усмешкой, лениво опустив руки и перебирая толстыми пальцами, словно пересчитывая деньги. Он не смотрел на тебя, но, проходя мимо, как бы невзначай ударил растопыренной ладонью по лицу, так что громкое эхо прокатилось по коридору, отражаясь от стен, выкрашенных масляной краской.
Ты замер в испуге и почти религиозном ужасе. А мальчишки уже были далеко, возле лестничной площадки, и разговаривали небрежно, со смехом. Ты стоял и никак не мог понять, что же случилось. Осторожно пощупав пальцем щеку, ты ничего не обнаружил, кроме пышущей жаром кожи. Потом ты стал беспомощно оглядываться вокруг и наконец подошел к окну, за которым гимназисты, припав к прутьям железной ограды, дразнили проходивших мимо евреев.
«Он меня ударил по лицу, — сказал ты сам себе и повторил: — Он меня ударил по лицу».
И теперь тебе действительно хотелось плакать. Ты смешно скривил губы, изо всех сил зажмурил здоровый глаз, но слезы тебя не послушались.
С пересохшим горлом ты сел в классе на последнюю парту. Ты получил задачу по арифметике и писал какие-то цифры на бумаге в клеточку, непрерывно, с удивлением, повторяя одни и те же слова:
«Он меня ударил по лицу».
Прозвучал звонок, означавший, что сегодня экзаменов больше не будет. Ты выбежал в числе первых, но по дороге почему-то стал проверять, намного ли выше тебя один из самых рослых мальчиков. Оказалось, что всего на полголовы.
По пустынной улице, тонувшей в тени каштанов, ты отошел совсем недалеко от гимназии, сел на краю водосточной канавы и вынул из портфеля пенал. Ты внимательно осмотрел дерево, прослужившее немалый век, и стукнул им по каменной плите тротуара, чтобы проверить его прочность. Пенал был еще крепкий. Ясень, могучее дерево, оно долго не стареет.
Сперва мимо тебя прошел учитель. Ты провожал его недружелюбным взглядом, пока он не исчез где-то за церковью.