Партизан поперхнулся дымом и поднес ко рту протез.
— Почему же он потом осматривал ваш дом, ковырял гвоздем во мху между балками? — не унимался Ромусь.
Никто ему не ответил. Пац бросил окурок в костер. Ромусь неторопливо поднялся, сел и несколько раз плюнул.
— А может это вы и есть Гунядый? — вдруг ляпнул он.
Все посмотрели на меня. Я растерянно улыбнулся, даже хотел было рассмеяться, но увидел их настороженные, враждебные глаза и почувствовал, что без всякого повода бледнею.
— Ромусь, ты сошел с ума?
— Кто знает, чего вам надо, — тихо сказал он.
Ильдефонс Корсак пошевелил зеленоватыми усами, некоторое время безуспешно пытался произнести какие-то слова и наконец сказал:
— Уезжайте. Здесь вы не найдете покоя. Вода все поглотит: и землю, и лес, и луга, и этот шляхетский курган, но памяти людской она не смоет и того, что в человеке отпечаталось, не сотрет…
— Ну, вы поэзию накрутили, как батько Вернигора, — перебил его партизан. — А может, он приехал отдохнуть, развлечься, посмеяться над людьми? Разве мало таких франтов?
— И для начала выкинул хорошенький фортель, — насмешливо вставил граф. — Неужто забыли?
Он оскалил зубы и смотрел на меня своими бесцветными глазами.
— Я вам скажу одну мысль, очень простую, но человек не сразу к ней приходит: в жизни, как и в картах, счастью надо помогать.
— Я читал это в каком-то календаре, — заметил партизан. — А сам ты, сын обанкротившегося класса, чего добился в жизни, действуя по своей системе?
— Да хотя бы того, что я о тебе знаю все, а ты обо мне ничего.
И сунул партизану под нос фигу.
— Ах ты, облезлый барин, — рванулся к нему Крупа, но в ту же минуту Ильдефонс Корсак развел их своей жилистой рукой.
— Господа хорошие, смерть за стеной, а вы, с позволения сказать, расшалились, как дети.
Граф Пац поправил свой сбившийся на бок пестрый шейный платочек.
— Знаешь мой герб? На щите две собаки: одна из них лает, дру-другая воняет.
Зашипела рассыпающаяся головня. Мы посмотрели на догорающие огоньки в белом пепле. Ромусь украдкой оглянулся, всматриваясь в глухую темноту.
— Пора спать, — сказал Ильдефонс Корсак и стал затаптывать костер.
— Он был безбожник, — щелкнул зубами Ромусь. — Такие души веками по земле скитаются.
Партизан стукнул кожаной рукой по бедру, чтобы придать ей правильное положение.
— Ты живых бойся, не мертвых!
И первый ушел в темноту. Мы слышали его осторожные шаги: он столкнулся с каким-то препятствием, повозился немножко посреди размытой дороги, а потом запел неуверенным, очень тонким голосом:
Приехал большой грузовик с полотняным навесом, как цыганская телега. Из кузова выпрыгнули шесть человек в черных костюмах, видно мало ношенных, костюмы были коротковаты и плохо сидели на тяжелых, кряжистых фигурах. Приезжие спрыгнули с грузовика прямо в лужу. Один из них смачно выругался, потом они отошли к забору и здесь старательно очищали башмаки пучками старой травы. Наконец они погасили сигареты, одернули на себе пиджаки и вошли в опустевший сад, а оттуда по деревянным ступенькам лестницы — в квартиру.
Я стоял неподалеку, глядя на окна, завешенные темными покрывалами, снятыми с кроватей. Мне хотелось все это увидеть до конца, прежде чем я уеду, прежде чем забуду.
Спустя какое-то время двое в черных костюмах поспешно вышли на улицу. Они влезли в кузов, под брезентовый навес и долго шаркали там башмаками, пытаясь оттуда вытащить какой-то тяжелый предмет. Наконец они выволокли большой дубовый гроб, солидно сколоченный, покрытый лаком, с белыми оборочками у изголовья, слишком вместительный и слишком нарядный для покойника. С профессиональной сноровкой они подхватили гроб с обоих концов и, перескакивая через лужи, понесли его в дом. В саду их нагнал ветер и так сильно хлестнул, что они едва устояли на ногах. У первого из носильщиков упала фетровая шляпа, большая, как гриб, и покатилась между кустами крыжовника. Они поставили гроб на ребро, и потерпевший сердито кинулся догонять свою шляпу.
А день был действительно необыкновенный. Белые тучи, как корабли в тропиках, быстро мчались к югу по небу синему, как океан. Холодный ветер нес запах земли и сока растений, пробуждающихся к жизни. Все было наоборот, как будто после суровой зимы с севера надвигается желанная весна.