Путевой мастер столкнул лопатой первую груду песка. Вдвоем с оратором они быстро засыпали яму.
Пани Мальвина опустилась на колени посреди тропинки, изрытой дождевыми червями. Она набожно сложила руки и молча молилась, повернувшись лицом к могиле. Тем временем там уже насыпали невысокий холмик и заботливо, как перину на кровати, примяли лопатой.
Потом все встали вокруг могилы. Я видел их широко раскрытые рты и понимал, что они поют, и знал, какую песню.
Монастырский колокол умолк. Ветер кинулся вниз на городок и пригнул деревья к крышам. Городок испуганно смотрел на нас своими голубыми окнами.
— Он уже все знает, — сказал я себе.
Ослепительно белые шары облаков катились по краю холма.
Провожавшие гроб надели шляпы, вышли на дорожку и стали шарить в карманах, доставая сигареты. Закуривая на ветру, они с удивлением смотрели на небо, на облака, плывущие над могилой Шафира.
— Нас прогнал, а сам тут остался, — сказала пани Мальвина.
Когда я стал спускаться с холма, скрипнула монастырская калитка. Я оглянулся: на каменном пороге стоял отец Гавриил в пастушьей одежке.
— Может, вы к нам идете? — спросил он с многозначительной улыбкой.
— Спасибо, у меня другая дорога.
— Я слышал вы уезжаете?
— Все уедут. А монахи?
— Мы? Нас уже давно здесь нет. Мы смотрим сверху на городок, как на далекую комету.
— Вы ведь иногда спускаетесь к нам.
— Да, один я. Потому что сама природа избавила меня от всяких искушений. Вы не осматривали наш музей?
— Нет, не осматривал.
— Понятно. Для нас это большая ценность, метеориты, а для вас — ничего интересного. Что вам пожелать на прощанье?
— Чего пожелать? Сам не знаю. Мои желания кощунственны.
На лице монаха, испещренном густой сетью морщин, появилась улыбка, и он прищурил один глаз.
— Ну, тогда не вмешиваюсь. Помолюсь как-нибудь за вас, хорошо?
Я уже спустился до середины склона, когда у меня внезапно мелькнула мысль, заставившая меня обернуться. Монах в мирской одежке все еще стоял в красноватой раме калитки.
— Знаете что, помолитесь, пожалуйста, за двоих! — крикнул я. — За утренней службой, обязательно за утренней!
Скривив рот в улыбке, он кивал головой, показывая, что понимает меня и выполнит мою просьбу.
Ветер сыпал сухими листьями, и они, обгоняя друг друга, неслись по твердой глинистой дорожке. А некоторые листья, подхваченные более сильным порывом ветра, плыли над городком, как траурные бабочки. Я еще раз остановился.
— Мне ясно, почему я уезжаю, — уверял я себя. — Один я понимаю это!
И я пустился бежать, пока у первых домов поселка не наткнулся на проволочный забор, который заскрипел под моей тяжестью, как старый матрац. Быстро вдыхая холодный воздух, в котором я находил знакомый запах озона, я оглянулся через плечо. У самой вершины холма, подле черного куста, одиноко сидел путевой мастер. Он обхватил руками колени и смотрел в рыжую землю под ногами.
— Один я… — повторил я.
Мне захотелось громко крикнуть, ударить кулаком по небу, вспоротому невидимым корпусом реактивного самолета, разбудить этот сонный городок.
— Поздравляю. Поздравляю вас, — произнес кто-то у меня за спиной.
Слова эти неприятно резанули мой слух. Партизан нетвердо стоял на ногах, держась за сук чахлого каштана.
— Поздравляю вас от всего сердца, — повторил он, протягивая мне руку.
Я машинально пожал его мокрую от пота ладонь.
— Поздравляю вас и себя.
— С чем? — неуверенно спросил я.
Он закрыл увлажненные слезой глаза и покачнулся.
— С тем, что не нас закопали в землю.
— Вы что, выпили?
— Тьфу, тьфу, кто это пьет с утра? — возмущенно сказал партизан, крепче вцепившись в дерево. — Откуда такая подозрительность? — Он дохнул мне в лицо, и я не почувствовал запаха алкоголя. — Я тебе выдам один секрет. Я знаю кое-что получше, чем водка. Научился я этому в нашем лазарете, знаешь, когда мне руку… Тебе понятно, о чем речь. Нет надобности произносить неприятные слова… Значит, тогда, полный примитив, лекарств никаких нет… тебе это знакомо… И лежал я среди самых настоящих болот. Было там одно растеньице, колючие плоды, как недозрелые каштаны, не знаешь их? И вот одна добрая душа научила меня заваривать чаек из этих зернышек, не слишком крепкий, такой в самый раз, а то переборщишь и не обрадуешься. Так я и втянулся, хоть это и не вредная привычка и не наркотик, а просто лекарство. Там, видишь, возле Подъельняков, где река так разлилась, растут на болоте эти кустики. Человек выпьет стаканчик зелья и весь день спокойный, добродушный и не злится. Такой напиток для забвения.