— Я была в Подъельняках. Я там вожусь с ребятами в сиротском доме. Я должна туда ходить. Не знаю, известно ли вам, что я тоже сирота и воспитывалась в детском доме. Сразу после войны мне пришлось даже немножко побираться. Я умела петь что полагается, когда живешь нищенством, и была ребенком «без костей». Еще до сих пор умею делать мостик. Вы мне не верите?
— Почему бы мне вам не верить? Вы помните своих родителей?
— Нет. Не знаю даже, свою ли фамилию я ношу. Меня подобрали во время какого-то боя. Кто-то с кем-то дрался. Возможно, партизаны с немцами? Сама не знаю.
Она по привычке кивала головой, и трудно было угадать, говорит ли она правду или лжет. Я присел на кровать. В тусклом свете лампочки комната казалась отвратительно голой. Мы сидели как бы посередине пустой сцены.
— А может, вы дочка волшебницы, подкинутая людям?
Не переставая ритмически кивать головой, она ответила:
— И это возможно. — Она смотрела на меня неподвижными глазами. — Тогда я вас околдую.
— Думаю, что это уже произошло.
Она не улыбнулась. Какая-то запоздалая муха вылетела из полумрака и принялась жалобно кружить вокруг лампы.
— Может, я не так говорю?
— Вы хорошо говорите.
— И что будет?
Она раскрыла сумку и вынула яблоко, словно покрытое румяным воском.
— Хотите?
— Спасибо.
— Я о вас разговаривала с мужем.
— Хорошо это или плохо?
Она пожала плечами.
— Вы давно замужем?
Она откусила яблоко и, держа кусок в зубах, смотрела на меня.
— Мне хотелось бы больше знать о нем. Он мне очень напоминает одного человека.
— Пожалуй, лет шесть. Да, шесть лет.
— А раньше?
— Раньше я его не знала.
— И вам неизвестно, откуда он родом?
— Я никогда не спрашивала. Он был учителем.
Муха под потолком затихла. Мы оба поглядели в одну и ту же сторону.
— Все вокруг очень его не любили. Может быть, именно потому я его полюбила.
— Теперь он изменился?
— Да. Он многое пережил.
— А он был ранен?
Она недоуменно посмотрела на меня.
— Извините. Это несущественно, — ответил я.
Она снова принялась раскачивать ногой.
— Да, вы действительно колдунья. Верно?
— Верно. — Она улыбнулась, ей явно нравилось, что я усвоил ее манеру разговора. — Я всем приношу несчастье.
— А себе?
— Себе тоже, — быстро сказала она и искоса бросила взгляд на пол, зиявший щелями.
— Вы не ходите на молитву?
— А вы над этим смеетесь?
— Почему же? Я не чувствую себя вправе.
— Я вам кое-что принесла.
— Сгораю от любопытства.
Она вынула из сумки желтую хризантему с густо-красными прожилками. Цветок уже увял. Я взял его из ее рук, стараясь, чтобы ее пальцы прикоснулись к моей ладони. Она резко отдернула свою руку.
— У вас горячие ладони.
Я протянул руку.
— Да. Они всегда горят. Проверьте, пожалуйста.
Она заколебалась, но в конце концов осторожно и неуверенно взяла мою ладонь и тут же ее отпустила.
— Верно я говорю?
— Верно, — ответила она, не глядя на меня. — Мне пора идти.
— Я вас провожу.
— Нет, нет, не надо, — поспешно сказала она, а немного погодя добавила: — Спасибо. Зачем? У нас ведь спокойно.
Когда мы вышли на веранду, я загородил ей дорогу. Она толкнула меня в грудь с такой силой, что, едва успев коснуться лицом ее волос, я отлетел в сторону и стукнулся о дверь. Все стекла звякнули, мелко-мелко задрожав.
Она быстро пробежала мимо меня, и тут же щелкнула калитка. Я вышел в сад. По дорожке еще катились яблоки, которые она обронила. Я поднял одно, оно было влажное от росы.
— Ну и ну, — сказал я, дивясь самому себе.
Я отворил калитку и поискал глазами Юстину. Было темно. Над рекой поднимались нестройные, страстные голоса молящихся.
— Я вас убью, — вдруг я услышал ломающийся голос Ромуся.
Он стоял, держась за забор, и густо сплевывал сухими губами; это означало, что он находился в состоянии крайнего волнения.
— Чего вы к ней пристаете?
— Иди спать, Ромусь!
— Зачем вы сюда приехали? Из-за вас все началось.
Я вошел в сад, меня всего трясло. Ночь спускалась холодная, с заморозками.
— Я вас убью. Вот увидите.
Я швырнул яблоко, целясь по звуку его скулящего голоса. В уже сгустившемся мраке он услышал, как летит яблоко, и в последнюю минуту отскочил в сторону.
— Я все видел. Все знаю.
Я вошел в комнату и сел на кровать, всматриваясь в оконное стекло, которое, как я ждал, вот-вот разлетится от удара камнем. Но было тихо. Влажный холод вползал в комнату, подкрадывался к моим ногам, надоедливо щекотал их.