— Ну, будем здоровы, — глухо сказал путевой мастер.
Мы все выпили. Регина поперхнулась, как полагается по старому обычаю приличным женщинам. Граф кинулся целовать локоть соседки.
— Какие же у вас прекрасные руки, пальцы, как у пианистки.
Партизан вдруг рубанул протезом по столу, на мгновение стало тихо, а он смотрел невидящим взглядом на блюдо с закусками.
— Папа, иди домой, а то мама сказала, что не впустит! — крикнули дети, снова появившиеся в дверях.
Сержант Глувко беспомощно охнул и стал озираться по сторонам в поисках своей портупеи, куда-то запропастившейся, пока он пировал.
— Сидите, — сказал граф. — Неужели вы боитесь жены?
— Вам-то хорошо говорить, — едва не плача, пожаловался Глувко. — А я тут на табурете сижу, как на раскаленных угольях…
Однако он расселся поудобнее, потому что дети исчезли так же быстро, как появились. Сержант тяжело вздохнул и потянулся за вновь наполненным стаканчиком.
— Ну, так выпьем за то, чтобы всем здесь остаться, — торжественным тоном предложила пани Мальвина.
Стало тихо. Путевой мастер посмотрел на нее покрасневшими глазами.
— Где остаться?
— Здесь, на нашей земле, — неуверенно пояснила пани Мальвина. — Чтобы человека в старости не выгоняли неведомо куда.
Путевой мастер вертел в пальцах стаканчик и беззвучно шевелил губами.
— Всюду можно жить.
Пани Мальвина поспешно подсела к нему.
— Вас на большую должность поставили, и в партии вас все знают. Достаточно, чтобы вы одно словечко сказали где надо.
— А вам известно, что тут речь идет о вопросах более широкого масштаба?
— Знаем, хоть мы люди простые. Но плотину свою они могут поставить за Солецким бором, там, где одни луга, пустыри и люди не живут…
— Не нам их учить. Они получше нас разбираются.
— А если мы не позволим нас переселять? — закинул удочку партизан.
— Я вас насквозь вижу, Крупа.
— Я тебя тоже вижу. Тут твоя последняя черта. Ты всюду пытал счастья и все-таки к нам вернулся.
— Я был там, куда меня послали.
— Мы ни с кем не спорим. Нам и эта власть хороша. Но куда же мы на старости лет денемся, мы уж и так один раз свою землю оставили.
— Если мы все дружно выступим, так нас, наверное, не тронут, — добавил граф.
Партизан ткнул кожаным пальцем в сторону путевого мастера.
— Ты отлично знаешь, что здесь наша земля обетованная. И нам нечего искать по свету.
Путевой мастер с силой оттолкнул стол.
— Значит, вы меня своим угощением подкупаете, как довоенного старосту? — сказал он, с трудом вставая с табурета.
— Ах боже. Ну кто бы посмел! — вскричала пани Мальвина. — Мы так, по-хорошему, и государству чтобы польза, и нам чтобы без убытку.
— С такими речами не ко мне обращайтесь. Меня достаточно били в жизни. Но вам я не позволю. За стаканчик сивухи хотите купить меня с потрохами?
— Ты, видно, забыл, что было раньше? — тихо спросил партизан.
Путевой мастер медленно повернулся к нему.
— А кому еще помнить? Я-то помню, я все помню, я всегда буду помнить. Но вы уж меня не переделаете. Такой, как есть, таким и лягу в могилу.
Граф нервно захихикал и стиснул локоть Регины.
— Да, я нажился за ваш счет, — сказал без всякой связи путевой мастер. — Как только я закрою глаза, слетайтесь и вырывайте из-под моего трупа все, что ваше.
— Ты к нам имеешь претензии? — спросил партизан и тоже встал из-за стола. — Я перед тобой провинился?
Путевой мастер поднял кулак и собирался что-то сказать, но всего-навсего разжал ладонь, беспомощно поглядел на пожелтевшие от табака пальцы и, смирившись, махнул рукой, словно желая отогнать густое облако синего дыма.
— Где моя фуражка?
Партизан снова сел на скамью.
— Под столом.
Путевой мастер еще раз махнул рукой и, не подняв фуражки, пошел к двери. Там он столкнулся с детьми — запыхавшись, они ворвались в комнату.
— Папа, идем, мама ждет возле дома.
— Иду, иду, — проворчал Глувко. А когда дети выбежали, добавил с горечью: — Вам-то хорошо.
Граф захихикал и обнял за талию Регину.
— Некрасиво как-то получилось, — огорченно заметила пани Мальвина.
Мы молчали. Корсак вдруг зашатался и стукнулся лбом о стол.
— Тсс. Пусть полежит. Отдохнет, бедный, — пожалела старого Корсака его сердобольная сестра.
Только теперь я заметил, с каким мрачным вниманием наблюдает партизан за ухаживаниями графа, который как раз в этот момент наливал настойку в Регинин стаканчик.