Я вышел из тени уснувшей на зиму акации и остановился на полпути к телеге. Ромусь прошел мимо меня с высокомерной гримасой человека, посвященного в важные тайны, и принялся старательно запихивать чемоданы в скрипящую, как проволока, настилку телеги.
— Боже ты мой, неужто мы вас обидели дурным словом? Или, может, вам плохо было у нас?
— Все было хорошо, спасибо за доброе отношение и вообще, но так случилось, — ответила прерывающимся голосом Регина.
— Так вдруг, неожиданно? Боже милостивый, если бы я хоть раньше знала, так курочку зажарила бы.
— Спасибо большое. Мне ничего не нужно.
— Но куда вы денетесь, Региночка? Что может сделать женщина, да еще одна? Люди теперь, как волки, слабого вмиг загрызут…
Регина прошла мимо меня, не поднимая глаз. Возле телеги она задержалась, бессмысленно разматывая узел веревки, которой были перевязаны ее вещи.
— Всюду есть люди, — сказала она, низко опустив голову. — Я еду в город. А потом будет, как бог даст. Может, поеду к брату, за границу.
— Зачем же сразу в чужие края? Страшно так далеко ехать.
Регина быстро обернулась.
— А что я здесь имею? Какая здесь у меня жизнь?
Пани Мальвина минутку помолчала, а потом сказала с понимающим видом:
— Знаю, знаю, дитя мое. Что ты можешь найти здесь, между нами, простыми людьми?
— Если уеду в Америку, вас не забуду. Посылки вам пришлю, — сказала Регина с неуверенной улыбкой и стала взбираться на телегу.
Сверкнули ее крепкие, загорелые ноги. Потом она села на коврик и еще раз посмотрела на этот странный дом, сколоченный из грубо контрастных, не подходящих друг к другу частей, и на нас, стоявших на жарком солнце. Харап уже натянул вожжи и чмокнул, понукая лошадь, но Регина вдруг остановила его, спрыгнула с телеги и бегом кинулась к нам.
Я решил, что она забыла какие-то вещи, и меня даже подмывало посмотреть на небрежно раскрытые двери ее комнаты, однако Регина замедлила шаг и неожиданно подошла ко мне.
— Я хотела еще с вами попрощаться, — робко сказала она и посмотрела мне в глаза. — Вас словно здесь и не было. Ничего вы никому не говорили, ничего не хотели, ни к кому не было у вас претензий.
Я молчал, не зная, что ответить.
— Но я вас полюбила.
Я чувствовал, что позади меня стоит кто-то навязчивый и враждебный, но обернуться я не мог.
— И я вас очень люблю, пани Регина.
— Хорошая бы получилась из нас пара. За вас бы я вышла.
— Вы очень славная, пани Регина.
— Это вы просто из вежливости. А я говорю правду.
— Я тоже не шучу.
Она молодо усмехнулась и сказала чуть игриво:
— Сказали бы одно словечко. Жаль.
— Жаль. Мне всегда так говорили девушки. Когда бывало уже слишком поздно.
— Ну так пускай по крайней мере вас ждет удача.
Я растерялся, меня даже бросило в жар.
— Не понимаю.
— Уж я знаю, что говорю.
За моей спиной кто-то тяжело дышал.
Тут она подошла ко мне, обхватила обеими руками мое лицо и поцеловала в губы.
— До свидания, — сказала Регина и повторила: — До свидания.
Она собиралась сказать еще что-то, но словно споткнулась и порывисто кинулась к телеге.
— Регина! — крикнул кто-то из-за моей спины.
Это был партизан. Он стоял позади меня и нервно потирал протез здоровой рукой. Регина, не обернувшись, села рядом с Харапом и, будто в лютый мороз, тщательно стала окутывать ноги увядшими стеблями гороха.
— А со мной ты не попрощаешься? — хрипло спросил партизан.
Она молчала, не глядя в нашу сторону, и в который-то раз развязывала, а потом опять завязывала пестрые уголки платка у подбородка.
— Регина, я тебя добром прошу: останься!
Ее всю передернуло.
— Почему мы не едем?
— Угу, — проворчал Харап и хлестнул лошадь.
Сделав резкий поворот, телега покатилась на юг, в узкую горловину нашей долины, утопающую в синих, как дым, лесах. Регина больше ни разу не оглянулась.
Партизан бросился бежать за удалявшейся телегой. Прижимая к боку протез, он перескакивал через камни, нанесенные половодьем. Долго бежал он, и нельзя было понять, то ли он не может догнать телегу, то ли не хочет. Наконец он остановился на вершине холма и смотрел вслед уезжающим, которых мы уже не видели.
Ромусь лежал в тени под забором. Он часто сплевывал, что, как известно, служило признаком его душевного волнения. Над дорогой кружила желтая бабочка, но никто этого не заметил.
— Вот так, — вздохнула пани Мальвина. — Все могут поехать куда-то в большой мир, а нам суждено здесь остаться и жить.