— Я вернулся, — сообщил он.
— Войдите и садитесь.
Он, однако, не двигался.
— Назад я полдороги прошел пешком, — сказал он.
— Я послезавтра уезжаю.
Он не обратил внимания на мои слова.
— Вы знаете, почему я поехал в город?
— Отчасти догадываюсь.
— Эх, иной раз найдет этакое на человека…
Я заметил, что над его распухшей верхней губой чернеют сгустки запекшейся крови.
— Где вас так разукрасили?
— Встретил в городе ребят со стройки.
Он помолчал.
— Знаете, она меня любила. Мужчина вернее всего узнает об этом в постели. Вы думаете, я хвастаю?
— Садитесь, вон стоит стул.
— В городе меня избили, а ее я не нашел.
Он снова помолчал, на этот раз дольше, чем раньше.
— Может, это и хорошо, а?
Я не ответил.
— Может, это и хорошо, — повторил он, а потом повернулся и исчез в ночи, заполненной легким, пронзительно холодным туманом.
Я раздумывал, войти или не войти и не завершить ли все то, что уже много лет ждало своей развязки. То, что всегда в неожиданные минуты возвращалось ко мне мучительным воспоминанием, то, что каждый день тяготило меня своей незавершенностью.
На той стороне реки кипело непонятное движение, конечная цель которого была направлена против этой долины. Я видел там новые машины и все растущие штабеля строительных материалов. Иногда оттуда доносились отдельные, приглушенные расстоянием возгласы.
Я смотрел на знакомый дом и высокую рябину, плоды которой после первых ночных заморозков приобретут удивительную сладость, и колебался, дожидаясь внутреннего толчка, который направит мои шаги к веранде, заросшей увядшим теперь плющом.
Итак, я вступал на дорожку между голыми кустами жасмина. Дом молчал, потонув в сухом зное, насыщенном запахом тлеющего торфяника. Я отер лоб и посмотрел на свои пальцы, мокрые от пота.
Зазвучал кларнет неизвестного музыканта, и как раз в этот момент я вошел в темные сени, пахнувшие травами. На ощупь я искал рукой нужные мне двери и наткнулся на холодный замок, грубо сработанный деревенским кузнецом. Я постучал.
— Войдите, — негромко ответили мне.
Я стал искать дверную ручку, царапая ногтями неоструганные, шершавые доски.
— Открыто. Входите, — произнес тот же голос. Замок щелкнул своим грубо сколоченным механизмом, и я увидел комнату — именно такую, как ожидал. Стол, накрытый домотканой скатеркой, небольшая полка с книгами, на стенах случайные сувениры-фетиши.
С топчана поднялся Юзеф Царь, он был в одной рубашке. Рядом с ним, в зеленоватой тени, лежала она.
— Я, верно, помешал? — смутился я.
— Пожалуйста, пожалуйста, входите, — сказал Юзеф Царь, застегивая рубашку у ворота.
Она тоже встала с топчана и пригладила на себе смятую блузку. Даже не взглянув в мою сторону, она лениво стала закалывать волосы перед окном, за которым в гуще стеблей плюща стоял жаркий день.
— Я через несколько дней уезжаю.
— А-а-а, — протянул Юзеф Царь и не спросил, надолго ли я уезжаю и почему.
Комната была обставлена вещами, составляющими обязательный реквизит быта в этих краях, но размещены они были в совершенно непривычном порядке, и ясно было, что обитатели дома — люди не здешние. Мне запомнились такие комнаты еще со времен войны.
— Я пришел побеседовать, — сказал я.
— Да, да, вспоминаю. Мы об этом говорили.
Она обернулась и смотрела на меня, проделывая едва заметные ритмичные движения своей ступней, слегка выдвинутой вперед.
— Ну вот, — обратился к ней Юзеф Царь, — ты собиралась ведь сходить в Подъельняки, Юстыся?
Она подошла к скамье, взяла корзинку, сплетенную из еловых корней, и снова повернулась ко мне, словно выжидая. Он шагнул к ней и без стеснения ее обнял. Они оба смотрели на меня, и похоже было, будто им хочется, чтобы я запомнил это навсегда.
— Ну, ступай, ступай, дитя мое, — сказал он наконец.
Тогда она прильнула к нему, и они бесстыдно поцеловались в губы. Я чувствовал, как теплая капля пота стекает у меня вдоль носа и щекочет его.
— Жарко, — сказал я. — Такого зноя еще не было.
Они держались за руки, а я чувствовал себя крайне глупо. Потом она медленно, палец за пальцем, отпускала его руку, и эта ее манера казалась мне совершенно непристойной.
— Может быть, зимы вообще не будет, как вы думаете? — спросила она довольно громко.
Я молчал.
— Вы не верите в конец света?
Мне хотелось ответить, к тому же ответить насмешкой, чтобы задеть побольнее, но ничего не лезло в голову.
— Верно я говорю? — спросила она.