Он достал платочек и долго вытирал вспотевшее лицо.
— Трудно мне что-либо сказать. Может быть, когда-то мы и встретились случайно. Я был учителем, много лиц перевидал и многие забыл.
— Меня вы не могли забыть. Так же, как и я вас.
Он так крепко стиснул руки на спинке стула, что у него побелели суставы пальцев.
— Вы меня мучаете. Очень прошу, давайте прекратим этот бессмысленный разговор.
Я встал с табурета и подошел к нему.
— Я вас помню. Отлично помню. Вы посмотрите на меня.
Он поднял голову. Глаза наши встретились. Я видел, как дрожит мускул на его щеке.
— Мне хотелось бы о вас забыть. И однако, я постоянно помню…
…Мы идем уже очень долго. Снег глубокий и сыпучий, поэтому так трудно шагать. Я часто с беспокойством поглядываю на небо. Наверное, будет метель. Луна взошла отороченная светлым кругом. Нам нужен снег: он заметает следы.
Зима стоит лютая. Застывший от мороза воздух, кажется, можно резать ножом. Из-под быстро мчащихся облаков робко мерцают звезды. Все время нас неотступно сопровождает вой волков. Иногда далекий, иногда такой близкий и неожиданный, что мы вздрагиваем и украдкой поглядываем друг на друга. Тихий — мужик с фиолетовым лицом, с редкими спутанными волосами, прилипшими к белому лбу, — суеверно сплевывает, а потом многократно крестится. Сокол старается идти между нами, словно наше соседство спасет его от беды.
Мы идем хромающим, но ритмичным шагом. На ресницах и на бровях осел иней и щиплет глаза; у Тихого в диске от «дегтяря» патроны громыхают, как кости грешника.
Время от времени в лесу, окружающем нас со всех сторон, раздается выстрел. Тогда мы тревожно прислушиваемся, и я говорю небрежным тоном:
— Дерево от мороза трещит.
Они с облегчением вздыхают, и мы снова идем вперед по мало изъезженной дороге, где полно неожиданных, туманных теней.
— Ну кто в такой мороз станет таскаться по сугробам, — успокаивает Тихий себя и нас.
— А если у них есть оружие? — тихо спрашивает Сокол.
— Эй, ты, наш соколик, — говорю я, — ведь это брошенная усадьба. У кого там найдется оружие? Разве что управляющий припрятал какой-нибудь «обрезик». Больше шума, чем вреда.
Мы разговариваем с трудом, потому что трескучий морозный воздух душит, как пар на верхней полке в бане. Трудно договорить слово до конца.
— Мне печь нужна, — объясняет Тихий. — Большая печь, натопленная дубовыми дровами. Чтобы кости оттаяли.
С какой-то ветки посыпался белый пух. Мы инстинктивно останавливаемся.
— Слышите? — спрашивает Сокол.
— Волки. — Я пытаюсь успокоить моих товарищей.
— Нет. Сани. Я слышу, как полозья стонут на обледеневшей колее.
— Нет, — возражаю я. — В такой тишине все, что человеку померещится, то он и слышит.
— Далеко еще? — спрашивает Тихий.
Я смотрю на компас, который ношу на руке, — зеленоватая стрелка неуверенно дрожит, указывая на север. Потом я открываю планшет с картами. Фонарик не нужен. На штабной все видно.
— Если я не ошибся дорогой, так осталось два километра.
— Недалеко, — радуется Сокол.
— Недалеко.
Мы снова идем. Лес вокруг нас залит лунным светом, слегка пригашенным туманным покровом.
— Красиво, — говорю я про себя. И думаю, что стоит запомнить этот пейзаж. Словно он может мне когда-нибудь пригодиться.
— Что ты говоришь? — с беспокойством спрашивает Сокол.
— Нет. Ничего.
Я постоянно контролирую себя. Как будто играю на сцене перед невидимой, но все время присутствующей аудиторией. Я запоминаю пейзажи, свое состояние духа, свои открытия в разных неожиданных военных ситуациях. Все это я вколачиваю в память, как урок, который когда-нибудь кому-то отвечу. Быть может, этому меня учили в школе, дома или в книжках, которые я поглощал тоннами?
Сокол останавливается как вкопанный.
— Что случилось? — спрашиваю я.
— Тсс. Не слышишь? Сани едут. Лошадиный топот.
Мы вслушиваемся в тишину, в бормотание спящей земли.
— Эх ты, — говорю я. — У страха глаза велики.
— Чего мне бояться, — стонет Сокол. — Я прошел через три облавы. Сидел в стогу, который искололи штыками.
— Когда-то я любил бомбежки, — говорит Тихий. — Раз-два, хватали мы порося на санки и тихо — ша. Но теперь другое. Шатаются по всем дорогам.
— Ты знаешь, какой сегодня мороз? — спрашиваю я.
— Ну, знаю, — бормочет Тихий. — Пойдемте, пусть уж все будет позади.
Снег отчаянно скрипит, хотя мы стараемся идти как можно тише. Случается, кто-то из нас споткнется и громко зазвенит оружием. Лес начинает лениво расступаться в стороны. Перед нами все больше мутной белизны, подкрашенной желтоватым тоном.