— С Зайцем ты бы тоже пошла?
— Ты, может, ревнуешь? А какие у тебя на меня права?
— Ну, хорошо, Муся. Если хочешь, иди.
Сокол встает и прохаживается по нашему убежищу, устланному сырыми зелеными ветками.
— Ну и завывает там, наверху. Который это по счету у нас такой сочельник?
— Надо срубить елочку, — замечает Тихий.
— Мало тебе тут хвои? — ворчит Сокол.
Корвин переворачивается на живот, подпирает ладонями свое смуглое лицо — маску одного из Трех волхвов[3].
— Лишь бы дотянуть до весны, ребята, — говорит он. — В марте нам привезут радиостанцию. Мы будем считаться специальным отрядом. Такое положение, как теперь, долго не протянется, уверяю вас.
Так в праздности тянется сонный день: мы лениво перекидываемся фразами, а иногда внезапно умолкаем, и тогда нам кажется, что откуда-то с опушки чащи до нас долетают обрывки коляды, что ветер вдувает в щели люка запах мороза, смешанный с благоуханием мака, растираемого в ступке.
— Который час? — спрашиваю я у Корвина.
— У тебя еще есть время, только двадцать минут четвертого.
— Мне пора идти.
Он настороженно смотрит на меня.
— Еще светло.
— Мне хочется, чтобы это уже было позади.
— Я же тебе говорил: тяните жребий.
— Нет, нет. Я беру на себя.
— Ты изменился, Старик.
— Мне досталось больше, чем всем вам.
Он смотрит в сторону, словно пристыженный моей искренностью.
— Ты в любой момент можешь уйти, — говорит он. — Они весной тоже вернутся домой. — Он указывает подбородком на Тихого, который грызет стебель соломы. — Я это знаю. Летом легче прятаться по хатам.
— А ты?
— А я? Ты знаешь мои дела. Мне надо еще встретиться с братом. Повешу его так, как я задумал, и буду свободен.
— Ты все еще об этом думаешь?
— Да. Эта мысль мне спать не дает.
— Откуда ты знаешь, что он жив.
— Я уверен, что он уцелел. А теперь пришел его час.
— Все-таки он тебе брат.
Корвин прячет лицо в рваном кожухе.
— Ты знаешь, что я из-за него вытерпел? Где бы я ни показался, утром ли, ночью ли, я чувствовал, как меня провожают враждебные глаза: большевик, большевик, большевик. Однажды я вернулся вечером, а он сидел за столом. Перед ним лежали его бумаги, нелегальные издания или что-то вроде. Я подошел и плюнул. Тогда он встал и первый раз в жизни ударил меня по лицу. Потом он долго бил меня, как чужого, у меня кровь шла из ушей, из носа, изо рта. Ночью он проснулся и слушал, дышу ли я. «Я для тебя отец, — сказал он, — и либо человеком тебя сделаю, либо убью».
Я встаю, надеваю кожух. Сокол и Тихий тоже собираются в путь. На кожух я натягиваю отсыревшую шинель, распаренную с одной стороны жаром печурки. Муся уже готова, стоит возле лесенки.
— Пан капитан, рапортую: группа в составе один плюс трое отправляется на задание.
Корвин поднимается с земли. Я вижу белые капельки слюны на его черной бороде. Неожиданный приступ откровенности утомил его. Он тяжело дышит.
— Этот гад живет в доме, который раньше принадлежал немцам, близ Тургелян. Впрочем, Муся покажет.
Он вытаскивает из планшета сложенную вчетверо страничку, вырванную из тетради.
— Вот тут приговор. Только не потеряй.
Ветер сыпанул снегом в печь. Сноп искр падает на землю, перемешанную с листьями. Один за другим гаснут красные огоньки. Печка шумит, как самовар. Не хватает только звона стаканов.
— Чего ты ждешь? — спрашивает Корвин.
— Привет, Корвин, — говорю я и внезапно обнимаю его.
Он отстраняет меня.
— Ну, чего дурака валяешь?
— Не знаю, Корвин. Может, потому, что сегодня сочельник.
— Ступай, ступай. Возвращайтесь побыстрее.
Заяц уже полез по лесенке — открывать люк.
— Будем ждать вас, — говорит он. — Нельзя нам терять ни одного апостола.
— Муся, ну, Муся, — тихо окликает ее Корвин.
Ласточка небрежно отдает честь. Корвин ждет, что она подойдет к нему и он без стеснения поцелует ее на наших глазах. Но девушка уже молча карабкается по смолистым перекладинам лесенки.
Наверху дует резкий, кусачий ветер. Он сгребает свежий, неслежавшийся снег и носит его по широким просекам чащи. Муся просовывает свою медвежью лапу под мою руку.
— Иди по следу, — говорю я.
— Предпочитаю идти так. Мне теплее.
— Кто же ты среди этих апостолов?
— А ты как думаешь?
— Я думаю, начальница, что ты Мария Магдалина.
— Складно говоришь, только почему начальница?
— А разве неправильно?
— Глупый ты, Старик.
Некоторое время мы идем молча. Чувствую на губах пресный вкус снега.
3
В день католического праздника Трех волхвов — 6 января — ряженые при зажженных елках поют коляды.