— Ну, ничего особенного, — говорила сестра. — Через три недели срастется.
Как и у каждой молоденькой медицинской сестры, у нее было ангельское личико, но в данном случае ангел принадлежал к самой высокой сфере небес: это был надменный и величественный ангел. Ты хорошо знал, что у таких ангелов сердце бьется только в те минуты, когда они перевязывают героические раны, полученные в «лесу». И, стараясь не стонать, ты печально смотрел, как ангел небрежно перевязывает отчаянно холодным бинтом твою злосчастную ногу, в которой пульс гудел, как улей.
— Может, сделаем каблучок? — спросила она.
Ты простонал и неуверенно согласился. После этого тебе подложили под пятку железную дужку, и потом, сидя на узком стуле, ты долго ждал, пока застынет гипс.
Сестра копошилась в стеклянных шкафчиках, словно уже забыв о пациенте. За дверью хрипели чахоточные, среди которых было много симулянтов. За стеной, вымазанной масляной краской, гудел возбужденный немецкий голос, и в общем все вместе было чрезвычайно унизительным.
Тебе хотелось, чтобы эта потаскушечка в конце концов перестала задирать нос, и ты попытался прибегнуть к шантажу, громко застонав. Она обернулась и равнодушно посмотрела на тебя.
— Что еще за нежности? В наше время люди не такие страдания переносят.
Ты смутился, хотя тебя заливала все нараставшая и все более слепая злоба. А она сказала:
— Могу дать рюмку спирту. Нога меньше будет болеть. Хотите?
— Хочу, — простонал ты.
Она подала тебе пузырек из-под лекарств, наполненный едкой жидкостью. Ты выпил и поперхнулся, адская микстура обожгла твои внутренности. Сестра спокойно смотрела, как ты мучаешься.
— Дать вам палку?
— Нет. Спасибо. — Ты отказался, чувствуя, что злоба еще свирепее душит тебя.
И ты поднялся со стула, раскинул руки и, наподобие птицы со сломанными крыльями, стал прыгать по направлению к двери. Ты оттолкнул милосердные ладони сестры, холодные в своей заученной доброте.
Чахоточные умолкли, испугавшись неожиданного зрелища. Они снова захрипели и стали надрывно кашлять лишь после того, как ты выкатился на улицу, залитую солнцем, воскресную и праздничную.
Прыгая на одной ноге и цепляясь за заборы, ты добрался до парка и тяжело шлепнулся на скамейку. За железной оградой, сложенной из заржавевших листьев аканта, тебе видна была улица с широкими тротуарами, главное в этом городе место для прогулок. Толпа гуляющих плыла там в обе стороны, знакомые приветствовали друг друга, снимая шапки, вид у всех был торжественный, как это бывает в воскресный день.
А на тебя все сильнее накатывало бешенство. И ты мстительно бил ногой — огромной, как снежная баба, — по перекладинам скамейки и ждал, когда согревшийся, теплый гипс наконец треснет.
В толпе, плывущей с правой стороны, ты выделил румяное лицо немецкого офицера. Он энергично вскидывал сверкающее пенсне, выпячивал грудь и смеялся, как жеребец: ха-ха-ха. С обеих сторон на нем повисли две немецкие сестры, две чистенькие Schwester в черных пелеринах; обе девицы смотрели на него, млея от молитвенного восторга, а он шел, расталкивая толпу, шумно фыркал носом и весело гоготал, как гусь.
Подогретая спиртом злоба дошла до высшей точки накала. С пронзительной ясностью ты теперь видел всю степень своего падения — бессильный человек с гипсовым ядром у ноги — и подлость прохожих, которых расталкивал чванливый немец. По движениям его губ, толстых и лоснящихся, ты угадывал все оскорбительные слова, которыми этот офицер унижал твоих соотечественников, рисуясь перед лазаретными квочками.
И тогда ты почувствовал, что наглого оккупанта следует немедленно и основательно проучить. Не раздумывая, ты сорвался со скамейки и вприпрыжку поспешил на улицу. И хотя перед глазами у тебя рябило от ярости, ты разыскал кичливого немца. Он прошел мимо тебя, и ты, неуклюже ковыляя, бросился за ним. Ты догонял его довольно долго, бесцеремонно расталкивая гуляющих, пока наконец не настиг его и не загородил ему дорогу.
Увидев тебя, он оторопел, остановился и полез в карман, вероятно, чтобы подать тебе милостыню. Но тебе показалось, что он нащупывает кобуру, поэтому, подпрыгнув на одной ноге, ты изо всей силы ударил его по лицу.
Сестры крикнули, одна очень тоненьким голосом, другая более грубым. Хрустальное пенсне упало на тротуар и покатилось между ногами прохожих. А ты увидел вокруг себя скованные ужасом лица, внезапно сам испугался и, не долго думая, кинулся в густую толпу, а потом в калитку парка.
Бурно дыша, ты бежал по тенистой аллейке. Страх постепенно исчез, тем более что ты не слышал за собой погони. Наконец, совершенно успокоившись, ты замедлил шаг и стал раздумывать, почему никто тебя не преследует.