— Закрой только на минутку. Потом я позову и ты откроешь.
— Но я же боюсь.
Я вижу стиснутые, побелевшие детские пальцы на ребре двери и чувствую, что кровь все сильнее стучит у меня в висках.
— Закрой сейчас же, слышишь, негодница! — кричит мужчина.
Пальцы медленно разжимаются и исчезают, а дверь тихо, без скрипа закрывается.
Оконное стекло дрожит. Стучат, потеряв терпение, Сокол или Тихий. Мы оба смотрим на это окно, расписанное затейливым узором, и вдруг глаза наши встречаются.
Я вижу, что его лоб покрыт потом. Смуглые худые щеки дергаются от внезапных судорог. Мне кажется, что его плечи трясутся в каком-то странном, нескоординированном ритме.
— Можно уже отворить? — слышим мы робкий голосок девочки. Она стоит в приоткрытых дверях и по-прежнему держит вату.
— Закрой, дрянь этакая! — рычит он.
Девочка исчезает. Дрожащей рукой я роюсь в кармане, где лежит приговор. Скольжу пальцами по холодной подкладке и не могу найти листочка, который я столько раз трогал, пока мы сюда шли.
С хозяином дома творится что-то неладное. Он повернулся лицом ко мне, разевает рот, словно задыхаясь, ловит воздух, и по этим судорожным движениям губ я прочитываю фразу, откуда-то мне запомнившуюся:
— Тяжело быть чужим среди своих.
Руки его начинают дергаться, кажется, будто он хлопает себя по бедрам, глаза вылезают из орбит от напряжения, у меня создается впечатление, что он вглядывается в какую-то точку на моей груди. Я инстинктивно дотрагиваюсь до этого места и обнаруживаю обжигающий меня холодом автомат.
И вдруг он падает навзничь, со всего маху стукаясь головой об пол. Я подбегаю к нему, вижу закатившиеся белки глаз и слышу странные звуки, срывающиеся с губ, на которых выступили капли крови.
Тихий и Сокол снова и снова стучат в окна.
— Ты должен его убить. Должен его убить, — бормочу я про себя. — У тебя такой приказ.
Я слышу, как скрипнула дверь у меня за спиной, и, совершенно потеряв голову, поднимаю автомат и ищу пальцами спусковой крючок. Нащупываю регулятор и безотчетно перевожу автомат на одиночные выстрелы.
Потом, целясь в правую сторону его груди, я судорожно нажимаю на крючок. Не успел еще отзвучать грохот выстрела, а я уже выбегаю в сени и сталкиваюсь здесь с Мусей: она в отчаянии цепляется за меня обеими руками, но я вырываюсь и скатываюсь со ступенек в глубокий снег. По локти вывалявшись в горячем снегу, я с лихорадочной поспешностью вскакиваю на ноги и, ничего не сознавая, бегу в сторону железнодорожной линии.
Потом я несусь вдоль рельс, перескакивая со шпалы на шпалу, а морозный воздух захлестывает меня, спирает дыхание. Позади нестройно и гулко шагают мои товарищи.
Мы долго в полном молчании убегаем, словно спасаясь от многочисленной погони, пока наконец снова не выбираемся на дорогу, которая ведет в пущу.
— Подождите, ей-богу, больше не могу, сейчас отдам концы, — кричит нам вслед Тихий.
— Правильно, никто ведь нас не гонит, — говорит Сокол.
Мы слегка замедляем шаг, все дышим тяжело, со свистом.
— Ты потерял шапку, — замечает Муся.
Я щупаю свою голову.
— Неважно.
— Может, вернемся? — предлагает Сокол.
— Не надо. Зачем? В землянке у меня есть другая.
Я ускоряю шаги. Мы снова бежим, и мне кажется, будто вдалеке слышится коляда.
— Почему ты крикнула «о боже»? — спрашиваю я прерывающимся голосом.
Муся долго не может перевести дыхания.
— Ты ничего не понял? — отвечает она вопросом на вопрос.
Я жалею, что заговорил, и стараюсь идти еще быстрее.
— А ты его разглядел? — теперь спрашивает Муся.
Я бегу, скользя по колее, проложенной санями. Втягиваю голову в мокрый воротник. Я не хочу слышать, что говорит Муся.
— Стойте, подождите, черти! — кричит сзади Тихий.
А когда я замедляю шаг, он догоняет меня и спрашивает:
— Почему ты не дал очередь?
— Заело, — быстро отвечаю я. — Заело после второго патрона.
— Ведь ты только один раз выстрелил.
— В него попало. Я сам видел.
И я снова прихожу в бешенство.
— А тебе, гад, какое дело? Мне было поручено привести приговор в исполнение, я и привел.
Тихий умолкает; моя вспышка вызывает у него недоумение.
Я прибавляю шаг, почти бегу, а они безропотно ковыляют следом за мной. Я весь в поту, и вместе с тем меня донимает пронизывающий холод. Чтобы согреться, засовываю руки в карманы и сразу, в первую же секунду, нахожу больше не нужный мне листок.
— И на этот раз мы вернемся с пустыми руками, — плачется Тихий у меня за спиной.